провода. Существо без акцента, без национальности, без профсоюзных претензий.
— Я хотел бы сделать звонок с переводом оплаты на абонента в Венесуэлу, — сообщает Ноа после секундного колебания.
— Назовите номер.
Ноа называет региональный код Нуэва-Эспарты и номер резиденции Бургосов, беспокойно оглядывая окрестности телефонной будки. Никого и ничего, кроме летящего снега и мерцающего лосося в рыбной лавке Шанагана. На другом конце линии царит усердная тишина. Можно только вообразить движение пальцев по клавиатуре, если только у международных операторов есть пальцы, а следовательно, и тела.
— Простите. Связь прервана.
— Вы имеете в виду, личный номер?
— Нет, похоже, связь прервана со всем регионом. В Венесуэле плохие погодные условия. Вероятно, разрушена инфраструктура. Советую вам позвонить попозже.
Ноа благодарит и вешает трубку; осторожно приоткрывает дверь телефонной будки, поплотнее запахивает слишком тонкую куртку, поправляет слишком короткий шарф и машинально ругается по- испански:
Что-то грохочет. Ноа поворачивает голову. Со стороны перекрестка приближается снегоочиститель. Он с ревом проползает мимо, останавливается, изрыгая соль и гравий, и трудолюбиво едет дальше. Ноа перепрыгивает через снежный гребень и идет по расчищенной дорожке.
Когда он возвращается в квартиру, Маэло смотрит новости по телевизору. На столе — бутылка мамахуаны и два стаканчика. Ноа стряхивает с куртки снег и вешает ее на крючок.
— Ну? — спрашивает Маэло, откупоривая бутылку.
Ноа падает на диван, шевелит пальцами ног, чтобы разогнать кровь.
— Никаких новостей. Связь прервана. Выйду позвонить попозже.
На экране Уго Чавес объявляет чрезвычайное положение в штатах Варгас, Миранда, Зулия, Фалкон, Яракуи, Нуэва-Эспарта и Карабобо и в федеральном округе Каракас. Это самое разрушительное наводнение в Южной Америке за последние десятилетия.
— Ты тревожишься о ней? — спрашивает Маэло, протягивая Ноа стаканчик с мамахуаной.
Ноа задумчиво нюхает содержимое стакана и пожимает плечами. На экране мелькают сюжеты. Грязевой поток, текущий по трущобам. Маленький красный автомобиль, вмятый в бетонную стену. Мужчина по пояс в коричневатой воде с ребенком на руках. Вертолеты, пожарные машины, машины скорой помощи.
— Нет, — наконец отвечает Ноа. — Нет причин для беспокойства. Потребовалось бы извержение вулкана, чтобы разрушить дом Бургосов. Он огромен, стены вот
На телеэкране ад наводнения сменяет Генеральная Ассамблея ООН. Представители настаивают на разоружении Ирака, контрольных комиссиях, выполнении требований Соединенных Штатов.
Звонит телефон. Маэло тянется к нему, снимает трубку и, не приглушая телевизор, осторожно говорит:
— Алло? — Его лицо расплывается в улыбке облегчения. — Наконец-то! Я весь вечер жду твоего звонка… Да… Что? Четыре часа в аэропорту Ньюарка?
— Да, в Ньюарке был сумасшедший дом, — подтверждает Ноа.
Он вынимает пробку и щедро наливает себе мамахуану. На экране местный прогноз погоды: еще несколько дней обильных снегопадов и снега с дождем. Ноа берет пульт и переключает каналы. По всем каналам ничего, кроме оползней, беженцев и пасты, предотвращающей образование зубного камня.
— Да, — продолжает Маэло. — Они приходили в лавку. Задали мне кучу вопросов. Я сказал, что ничего не знаю… Не имею ни малейшего представления. Они все вынесли из квартиры. У них ушел на это почти весь день. Ты когда-нибудь прибиралась?..
Маэло вешает трубку и хватает свой стакан с мамахуаной.
— Сезон поспешных отъездов, — объясняет Маэло между двумя глотками. — Одной моей подруге срочно потребовался отпуск. Я послал ее позагорать к бабушке.
Ноа рассеянно кивает, одним глотком опустошает стакан и сладко зевает.
— Я иду спать. Я выдохся.
— Сладких снов.
Ноа нетвердой походкой бредет к спальне и тихонечко открывает дверь. Луч света скользит по комнате и освещает косяк мойвы, плывущий по стене. Ноа закрывает дверь, приглушает звук телевизора.
— Ноа? — шепчет в темноте тоненький голосок.
Ноа садится на край матраса и гладит лобик Саймона.
— Что?
— Расскажешь мне историю?
— Я уже рассказал одну. Теперь пора спать. Засыпай.
Крохотные волны катятся по простыням — это Саймон переползает на другой край матраса. Ноа раздевается; дрожа, натягивает сухие носки и ложится под одеяло с морскими звездами. Странно узнавать малейшие шишки в матрасе и находить это неудобство знакомым и успокаивающим.
— Спокойной ночи, — шепчет он Саймону.
— Спокойной ночи.
Ноа погружает голову в подушку, закрывает глаза и блаженно вздыхает. Комната затихает. Из-за стены едва доносятся спортивные новости.
— Ты правда жил здесь раньше? — спрашивает Саймон.
— Хм, — подтверждает Ноа. — Я жил с Маэло четыре года.
Он зевает. За стеной спортивный комментатор обсуждает травмы, силовую игру и пенальти.
— И это была твоя комната? — не унимается Саймон.
— Это была моя комната. — Ноа вздыхает, изо всех сил стараясь не разгуляться.
— И это кровать, в которой ты спал?
— Это кровать, в которой я спал…
Саймон больше не задает вопросов. Он таращится в потолок и молчит, будто тоже размышляет о тех давних ночах, далеком эхе до его рождения. Как может вместиться так много воспоминаний в такую тесную комнату? Саймон поднимает руку и проводит маленький круг, как будто хочет очертить всю жизнь своего отца.
— Но она
Ноа приподнимается. Только через несколько секунд до него доходит, что Саймон говорит об этой спальне. Он улыбается и целует сына в лобик.
— Ничего. Ты скоро привыкнешь.