удержаться на суше. В равноденствие вся деревня держала пари, уверенная, что прилив в конце концов победит и унесет строение в море, но шли годы, а старый дом все стоял и (в этом месте дедушка Дусе стучал кулаком по ближайшему столбу) стоял.
В этом доме появлялись на свет и жили все Дусе из Тет-а-ла-Балейна: дедушка и бабушка, двоюродные дедушки и бабушки, кузены обоего пола, их дети и шелудивые собаки. Пиратство эта родовая ветвь бросила, но рыболовством почему-то так и не занялась. Отсутствие какой-либо определенной роли в обществе в конце концов отрезала их от остальной части местного населения.
В любом случае Дусе жили слишком далеко от деревни и всегда были первыми подозреваемыми. Городские хвастуны грозились навестить покосившийся дом, потискать обитавших там девчонок или стащить ром, ибо — хотя дедушка Лизандр ни разу не ограбил ни одного корабля — он успел поучаствовать в контрабанде спиртного во время сухого закона. А чтобы заклеймить уединенный дом борделем, притоном и навечно проклятым вертепом, ничего более и не требовалось.
Устав от презрения и сплетен, некоторые члены семьи решили покинуть деревню. Исход начался в июне 1960 года с отбытия самого младшего сына Лизандра Ионы Дусе.
Когда этому прославленному дяде едва ли было четырнадцать лет, он отправился вверх по реке к Монреалю, где нанялся на грузовое судно, направлявшееся на Мадагаскар, и больше его не видели. Семья изредка получала неразборчивые почтовые открытки, отправленные изо всех портов мира, и дедушка Лизандр крепил их кнопками к стенам своего дома. Глубокой зимой, когда северо-восточный ветер метался по побережью, разноцветные марки из Суматры или Гаваны придавали остроту повседневной жизни семейства Дусе и пробуждали ностальгию на территории собственной кухни.
Отъезд дяди Ионы всколыхнул в клане опустошительную волну эмиграции. В течение десяти лет из Тет-а-ла-Балейна исчезли все Дусе. Старики умерли, молодые удрали, остались лишь призраки, старые слухи да прибрежный шаткий дом с одноглазым дедушкой.
Таким образом Джойс была последней Дусе в деревне. Она унаследовала от предков любовь к одиночеству, что наложило на нее отпечаток преждевременной зрелости. Вечно погруженная в свои мысли, она всегда казалась чем-то встревоженной.
Более того, она страдала клаустрофобией, вполне естественной для человека, родившегося в семье, разбросанной по всей Северной Америке. Она задыхалась в тесноте — на кухне, в школе, в деревне, в отцовской семье, — и только пиратские рассказы дедушки Лизандра, его горький чай и шаткий дом, где она снова становилась праправнучкой Эрменеджильда Дусета, приносили ей облегчение. Каждый вечер она требовала рассказать ей историю еще какого-нибудь пирата. Через ту прокуренную кухню прошли все Дусе семи морей вместе с такими пиратами, как Сэмюэл Белами, Эдуард Тич, Фрэнсис Дрейк, Франсуа Л’Олонэ, Бенджамин Хорниголд, Стид Боннэ и Уильям Кидд.
Джойс нравилось думать, что все эти пираты когда-то посещали окрестности Тет-а-ла-Балейна, но дедушка Лизандр поспешил разуверить ее: эти перелетные птицы предпочитали тропический климат. Действительно, большинство из них обитало под жарким солнцем в мифической гавани острова Провиденс.
Название острова сбивало Джойс с толку, ведь каждое лето она проводила на острове Провиденс и никогда не замечала ничего похожего на пиратскую гавань, она видела только старые, крытые дранкой хижины, забитые шумными дядями и кузенами.
Лизандр Дусе объяснял, что к северу от острова Эспаньола в Карибском море есть другой остров Провиденс. На самом деле этот остров находился в центре Багамских островов, но, когда дело доходило до точности, невозможно было требовать слишком многого от дедушки Лизандра, набиравшегося знаний из старых альманахов и рекламных календарей.
Как бы то ни было, пираты превратили свой остров в неприступное убежище, где они никого не боялись. Гавань с двумя узкими выходами было легко защищать, а неповоротливые военные суда не могли войти в нее из-за мелководья. Ни бог, ни король не имели влияния на остров Провиденс, что, сточки зрения Джойс, означало: там не было никаких дядей и кузенов, и, следовательно, это несомненно был совершенно другой остров.
Мало-помалу Джойс укрепилась в честолюбивой мысли, будто именно она является хранительницей семейных традиций. Целыми днями потрошить треску и выполнять домашние задания по естественным наукам? Это казалось ей несовместимым с высоким званием праправнучки Эрменеджильда Дусета. Ее судьба — пиратство, черт побери!
Однако этому новехонькому призванию мешало отсутствие ролевой модели; в семейном альбоме Дусе не было ни одной женщины-пиратки, ни одной властной предводительницы в юбках, пропахших порохом и ямайским ромом. Не было даже завалящей воровки копилок. Даже дедушка Лизандр со всеми своими энциклопедическими познаниями не смог вспомнить никакой пиратки. Пиратство оказалось сугубо мужским занятием. Джойс видела в этом жестокую несправедливость: почему это девушки не могут грабить, рисковать жизнью, прятать сокровища, презирать закон и виселицы?
Так она и жила пленницей безвестной семьи, деревни вдали от дорог, ограничений принадлежности к женскому полу, времени без надежд. Стоя на берегу острова Провиденс, сжимая в руках бинокль, она следила за грузовыми судами, проплывающими по каналу. Теперь они везли не золото и серебро из Вест- Индии, а зерно, сырую нефть и огромные бумажные рулоны, на которых в Нью-Йорке напечатают тысячи километров плохих новостей.
Если бы Эрменеджильд Дусет дотянул до этих дней, то умер бы от неврастении через сорок восемь часов.
В Тет-а-ла-Балейне была только начальная школа, поэтому каждый сентябрь около полутора десятков подростков отправлялись в средние школы в Хавр-Сент-Пьер, Септ-Айлс или Блан-Саблон.
В то утро один из мальчиков вызвал всеобщее восхищение, объявив, что будет водить вертолет, как его дядя Жак. Другой поднял ставки, заявив, что станет главным механиком на ледоколе
Джойс редко принимала участие в подобных обсуждениях. Никаких вопросов никогда не задавали этой странной маленькой кузине, честно говоря, совершенно не заметной. Однако в то утро во внезапном порыве энтузиазма она беспечно открыла рот:
— Я буду пираткой!
Ее слова были встречены ошеломленным молчанием. Все повернулись к Джойс, и она, не дрогнув, встретила их взгляды. Она часто вызывала подобное удивление благодаря, с одной стороны, несоответствию невзрачной внешности и самоуверенности и, с другой стороны, склонности озвучивать идеи, такие странные, такие оторванные от реальности, что оставалось только изумляться, откуда она такая взялась. В любом случае, безусловно, не из Тет-а-ла-Балейна.
Один из ее кузенов, все еще дувшийся из-за нескольких ловких затрещин сковородкой, воспользовался шансом обозвать Джойс бородатой дамой. Другой кузен возразил: Джойс, мол, слишком тощая для пиратки.
— Все пираты мужчины, — авторитетно заявил самый старший кузен. — Вот почему твоя мать тебя бросила. Она хотела мальчика.
— Моя мама умерла! — разозлилась Джойс, хватая кузена за ворот.
— Твоя мать не умерла. Она сбежала! Она живет в Нью-Йорке.
— Нет, в Торонто! — подхватил другой кузен.
— В Ванкувере!
— В Чикаго!
Под летящими со всех сторон снарядами Джойс дрогнула. В этот момент объявили об окончании перемены, и все двинулись к двери. Поколебавшись, Джойс повернула в противоположном направлении. Чувствуя, что наговорили слишком много, мальчишки смотрели, как она направляется к кладбищу.
— Все равно пиратов больше нет, — пробормотал один из них.
Прежде Джойс никогда не ходила на могилу матери.
То, что мать подавилась головой мойвы, казалось ей неоспоримым фактом. И все равно Джойс
