Раздался последний звонок.
— Ну, вот я и опоздал, — сказал он, поспешно собирая свои тетради и книги. Выходя, он еще раз обернулся ко мне: — У меня есть брат в Париже, священник, добрейшая душа… Но ты теперь так взволнован, что не запомнишь его адреса…
И, не говоря больше ни слова, он стал быстро спускаться по лестнице, с развевающейся рясой, держа в правой руке шапочку, а в левой — кучу бумаг и книг… Добрый аббат Жерман! Уходя, я бросил прощальный взгляд на его библиотеку, на маленький столик, на потухший камин, на кресло, в котором накануне столько плакал, на кровать, в которой так хорошо спал. И, думая о жизни этого странного человека, в котором сказывалось столько мужества, доброты, самоотверженности и смирения, я не мог не краснеть при мысли о собственном ничтожестве, и я дал себе слово не забывать аббата Жермана.
Но время шло… Мне нужно было еще уложить вещи, расплатиться с долгами, взять место в дилижансе…
Перед уходом я увидел на камине несколько старых, совершенно почерневших трубок. Я взял самую старую, самую черную и самую короткую из них и спрятал ее в карман, как реликвию. Затем я спустился вниз.
Внизу дверь гимнастического зала была отворена. Я невольно заглянул туда, и то, что я увидел, заставило меня вздрогнуть от ужаса.
Я увидел большой темный, холодный зал, блестящее железное кольцо и фиолетовый галстук с петлей, раскачивавшийся над опрокинутой скамейкой.
XIII. КЛЮЧИ ВИО
В то время, как я выходил из коллежа, потрясенный ужасным зрелищем, дверь комнаты привратника быстро отворилась и кто-то крикнул:
— Господин Эйсет! Господин Эйсет!
Это был хозяин кафе Барбет и достойный друг его, Касань, — оба с встревоженными, нахальными лицами.
Барбет заговорил первый:
— Правда ли, что вы уезжаете, господин Эйсет.
— Да, господин Барбет, — спокойно ответил я. — Я уезжаю сегодня.
Барбет подпрыгнул на месте, Касань также, но прыжок Барбета был значительно выше, так как я ему должен был гораздо больше денег,
— Как! Сегодня?
— Да, сегодня, — и я спешу занять место в дилижансе.
Я думал, что они бросятся на меня.
— А мои деньги? — спросил Барбет.
— А мои? — проревел Касань.
Не отвечая им, я вошел в комнату и, совершенно спокойно вынимая горсть новых золотых, данных мне аббатом, стал отсчитывать свой долг.
Эффект вышел неожиданный! Лица обоих прояснились, точно по мановению волшебного жезла… Получив деньги и сконфуженные выказанным страхом, они стали рассыпаться в любезностях и уверениях в дружбе.
— Неужели же вы действительно оставляете нас, господин Эйсет… О, как жаль! Какая потеря для заведения!
И затем последовали восклицания, вздохи, рукопожатия, слезы…
Еще накануне я был бы тронут этими выражениями дружбы, но теперь я был закален в вопросах чувств.
Пятнадцать минут, проведенные в беседке, научили меня понимать людей — по крайней мере, мне тогда так казалось — и, чем более усердствовали эти господа, тем отвратительнее они казались мне. Наконец, чтобы положить конец их смешным излияниям, я выбежал из коллежа и отправился взять место в благословенном дилижансе, который должен был увезти меня далеко от всех этих чудовищ.
Возвращаясь из конторы дилижансов, я проходил мимо кафе Барбета, но я не вошел туда: я чувствовал теперь глубокое отвращение к этому месту. Но, подталкиваемый любопытством, я заглянул в окна… Кафе было полно народа… Среди табачного дыма блестели кивера и портупеи, висевшие на розетках у окон. Благородные люди были все в сборе. Недоставало только учителя фехтования.
Я смотрел на эти грубые, красные лица, отражавшиеся в зеркалах, на абсент в стаканах, на графины с водкой, и при мысли, что я сам вращался в этой клоаке, я сильно покраснел… Я увидел Маленького Человека, суетящегося вокруг биллиарда, отмечающего шары, платящего за пунш, унижаемого, презираемого, падающего с каждым днем все ниже и ниже, напевающего с трубкой в зубах казарменную песню…. Это видение ужаснуло меня еще более, чем вид железного кольца с развевающейся петлей в гимнастическом зале… Я убежал… Но по пути к коллежу, куда я направлялся в сопровождении носильщика, который должен был взять мой багаж, я увидел на площади учителя фехтования, с хлыстом в руке, в шапке набекрень, любующегося отражением своих длинных усов, в новых лакированных сапогах. 'Как жаль, — подумал я, — что в таком красивом теле такая низкая душа!' Он тоже заметил меня и с распростертыми объятиями и дружеской улыбкой шел: навстречу мне… О, беседка!
— Я искал вас, — сказал он мне. — Что я слышу? Вы…
Он остановился. Мой взгляд остановил его лживые фразы. И в этом взгляде, пристально- устремленном на него, негодяй прочел, вероятно, очень многое, потому что он внезапно побледнел и растерянно пролепетал что-то. Но его замешательство длилось не более секунды. Он сейчас же оправился, принял опять свой надменный вид, посмотрел на меня своими холодными, блестящими, как сталь, глазами и, заложив руки в карманы, удалился, бормоча, что пусть тот, кто недоволен им, скажет ему это…
— Убирайся, разбойник!
Когда я пришел в коллеж, ученики были в классе. Мы поднялись в мансарду. Носильщик взвалил чемодан на плечи и спустился вниз. Я остался еще несколько минут в этой холодной комнате, оглядывая голые грязные стены, изрезанный стол и видневшиеся из окна верхушки чинар, покрытые снегом… Я прощался со всем этим.
В эту минуту я услыхал мощный голос, доносившийся из класса, — голос аббата Жермана. Голос этот согрел мою душу, вызвал умиление на мои глаза.
Затем я медленно, оглядываясь кругом, спустился вниз, точно желая унести с собою картину этих мест, с которыми я прощался навеки. Таким образом я прошел по длинным коридорам с решетчатыми окнами, где в первый раз встретил Черные Глаза. Да хранит вас бог, милые Черные Глаза!.. Я прошел мимо кабинета директора с его двойной таинственной дверью, мимо кабинета Вио… Тут я остановился… О, радость! о, счастье! Ужасные клгочи висели в дверях, и ветер тихо играл ими. Я посмотрел на них с каким- то суеверным страхом, и вдруг идея мести мелькнула в моей голове. Предательской, святотатственной рукой я вынул связку из замочной скважины и, спрятав ее под сюртук, быстро сбежал с лестницы.
В конце двора среднего отделения был глубокий колодец; я стрелой помчался туда… На дворе в это время не было никого; шторы в окнах старой волшебницы в очках были еще спущены. Все благоприятствовало моему преступлению. Вынув из-под сюртука эти презренные ключи, которые заставили меня так много страдать, я со всего размаха бросил их в колодец… 'Дзинь! дзинь! дзинь'! Я слышал, как они, звеня, ударились о стенку колодца, затем, отскочив, тяжело упали в воду. Тогда я быстро удалился.
Последним лицом, встреченным мною при выходе из коллежа, был Вио — Вио без ключей, растерянный, бледный, метавшийся во все стороны. Он посмотрел на меня с отчаянием в лице. Несчастный, казалось, хотел спросить меня, не видел ли я их. Но он не смел. В эту минуту я услышал голос привратника, кричавший сверху:
— Господин Вио, я не нахожу их.
Вио пробормотал: 'О, боже!' И бросился разыскивать их.
