Класс таял.
Окна выпадали вниз, но не успевали долететь до земли: тоже таяли. И дымной взвесью уходила в небо доска, и дверь сперва стала стеной, а потом, как и все стены – пылью. Дети пока еще существовали, они висели в серости – плотные, вязкие, целые – и они до сих пор сохраняли личности.
Икари-куну не было дела до лицеистов: он целил в меня.
Больше не было травы и городской окраины – не было хрупкого мира, мира нашего прикосновения. Было поле боя. Был вопрос «почему?»
И я очень хотела ответить и – что удивительно – выжить.
«Я – это я». И мне нужно выиграть время. Пусть немного: ровно столько, сколько нужно, чтобы ответить на проклятое «почему». Я открыла глаза – десятки пар глаз. Я сделала шаг в сторону – каждая я. Я закружилась, и закружился фиолетовый вихрь
Не умею. Не знаю, как надо, значит, буду как всегда. Как с Ангелом.
Я подставлялась, отдавала одну себя за другой в надежде зацепиться за Икари-куна – и не чувствовала отклика: вихрь глотал меня, причиняя новую и новую боль, новую и новую, все более сильную. «Он убивает и себя», – поняла я.
«Это бессмысленно», – решила я и опустилась на колено.
Даже если я его удержу, даже если смогу ответить так, чтобы Икари-кун понял. Даже если все получится, я его потеряю, потому что Синдзи убивал не только меня – он и сам отправлялся вслед за мной.
Поэтому я опустилась на колено и подставила вихрю лицо.
«Я впервые сдалась Ангелу», – подумала я.
И, кажется, умерла.
Он стоял над горизонтом, как гора – белый, не похожий ни на что. Одинокий.
– Он одинокий, – сказала девочка.
Икари Гендо кивнул. Они сидели на склоне холма, склон убегал вниз, склон убегал вверх, перерезанный оставленными траншеями. А к ногам Ангела – или вернее сказать «к подножию»? – жался город. Там улицами кипел молочный туман, а дома стояли как попало. Девочка присмотрелась: дома тоже кипели и даже двигались.
Девочка наблюдала, потому что ее так учили.
Шипела трава, в небе стоял гул, а сзади на девочку и Икари Гендо накатывалась заунывная нота – накатывалась и смолкала, а потом снова оживала, пытаясь до них достать. Нота была настырной, небо – безумно-синим, а Ангел просто стоял, словно не зная, что ему делать.
– Доедай, – сказал Икари Гендо. Девочка кивнула и взяла надкушенный бутерброд. Бутерброд нагрелся и пропах травой.
Заунывная нота, шипение травы – и шелест оберточной бумаги. Ее край Икари Гендо придавил биноклем.
– Где-то там Юй, – сказал он.
Девочка промолчала. Хотя и не знала, кто такая Юй и что она делает «там».
От скрежета рации у девочки в глазах зарябило, и что-то скользко шевельнулась в голове.
– Профессор Икари, – заскрипел динамик. – Профессор Икари, ответьте! Это полковник…
Икари Гендо протянул руку и выключил рацию, потом повернулся к девочке и пояснил:
– Я и так знаю.
Девочка не поняла его, но снова промолчала. Снова приходила боль, она была уже громче шипения травы, но еще пока тише настырной ноты. Девочка жевала и терпела, Икари Гендо молчал, а город у ангельских ног – или все же подножия – кипел туманом.
И все изменилось.
Над ними вдруг стало дымно, громко, и девочка вскрикнула от боли в глазах, от боли в ушах, просто от боли. Город вскипел с новой силой – огнем, а потом и дымом. Ангел начал меняться, но как – она рассмотреть не успела. Толчок швырнул ее лицом в землю. «Бутерброд», – подумала девочка и увидела вспышку. Даже сквозь землю и уж тем более – сквозь веки. В глубине холма как будто бы ударил колокол, потом все задрожало, и девочка уже не слышала своего крика. Больно было ей, земле – и Ангелу.
Ангелу – недолго.
Девочка привстала, опираясь на ломкие руки. В голове было даже не больно – пусто, и она смогла сесть на колени. Коленки выпачкались в соке травы.
Ни города, ни Ангела не было: на их месте возвышался другой гигант – уродливый, огненно-черный и яркий. Его подножие раздувалось куполом, а вершина пачкала безумно-синее небо, которое вдруг выгорело до белизны.
В ушах у девочки звенело, она оглянулась. Икари Гендо стоял, стиснув кулаки, испачканный землей и травой. «Гори», – прочитала девочка по его губам. И снова: «Гори». И еще раз. И еще.
Гори, гори, гори, гори…
Ей стало больно: Икари Гендо схватил ее за плечи и подтащил к себе:
– Обещай мне! Обещай, слышишь?!
Она не мигая смотрела ему в лицо. Она обещала – что бы от нее ни требовалось, потому что Икари Гендо плакал.
– Обещай, что ты вырастешь человеком! Обещай!
И только сейчас до холма докатился крик.
В нем утонуло все: и трава, и слезы профессора Икари, и слабый скрип рации – и тихий шепот первой и последней клятвы Аянами Рей.
Звонок был настырным и злым, он трепал меня, как забытую под ветром стирку.
Я сидела в том же классе, держала ладонями лоб, а локтями – парту. Парта расплывалась, танцевала. Я прокусила язык, и во рту было кислое железо. Виделись тени учеников, слышались тени их голосов: дети собирались. Они выходили из класса, который мы разрушили вдвоем.
Я подняла голову. Последние лицеисты покидали кабинет: все меньше чудом уцелевших «я» оставалось между мной и Икари-куном. Стукнула дверь, и гомон перемены стал тише.
– Я дал им эссе, – сказал Синдзи и расцепил пальцы. Посмотрел на них и снова сложил ладони перед лицом. – Какой идиот ввел в программу «Лесного царя»?
Он боялся и говорил: ради службы безопасности, ради страха передо мной, ради страха перед самим собой. Икари-кун получил свое откровение, поняла я. Он дрожал на грани истерики, но не спешил за грань.
Я решила не вставать. Разговор через пустой класс получался странным, но альтернативой было падение, так что я осталась сидеть за партой.
«Сидеть – не падать. Сидеть – не падать…»
– Видимо, все дело в антифашистском пафосе, – сказала я.
Говорить: не больше, но и не меньше, чем обычно. Говорить, общаться, разбирать урок. Он смотрит на меня и видит – не пойму как. Я вижу его как человека, как Ангела, который меня пожалел. И мы оба заложники ситуации, мы оба понимаем, что нельзя молчать.
«Ну же», – поторопила его я. Синдзи молчал, вытирая край планшета, и его пальцы дрожали.
– Это понятно, но у Турнье много замусоренных тем, – вздохнул Икари-кун и пошевелил пальцами в воздухе: – Педофилия, знаете ли, природа сверхчеловека… Текст явно для читателя, который будет такие вещи рассматривать без привкуса медиа-клише…
Дверь открылась, и я почувствовала лед на горле.
– Прошу прощения, что вмешиваюсь, – сказала Мари Илластриэс. – Are you alright? Мне послышалось что-то странное на уроке, и я решила к вам заглянуть.
«Что-то настолько странное, – подумала я, – что ты решила заглянуть сюда. Не в СБ. Странное, но не опасное?» Мари щурилась, блестела очками, она переводила взгляд с Синдзи на меня, с меня на Синдзи – быстро-быстро. Ее что-то заинтересовало: я видела, как дрожат крылья тонкого носа, видела дымку румянца
