– Читай.
«Параграф 26, пункт шестой, – прочитала я. – Взаимодействие проводников и медиумов».
Остальное я вспомнила. И о погрешностях совместного применения, и об обязательных поправках, и о «мнимом эффекте лазури». Там упоминались цветовые искажения в других областях спектра, среди которых, конечно, был и синий. Но теперь я уверена, что ни один медиум не видел зеленого, пурпурного или желтого проводника.
(Ты думаешь, Рей? Ты еще способна думать?)
Медиумы видят нас как врагов, но их учат, что это «интерференция». Что это «ложноположительный синий код». Их учат, что синий – это не всегда тот синий.
Карин Яничек видела меня в синем и даже не подозревала, сколь ошибочна ее правота.
– Кадзи поторопился. Они все помешаны на своих инструкциях, – сказал директор. – Они боятся. А когда боятся – они ошибаются.
Я слушала его. Директор говорил очень много, так не похоже на него – и он тоже боялся. Икари-сан всегда знал, кто я, и все равно боялся того, что я получила откровение.
– Вы меня позвали, потому что Кадзи-сан ошибся?
– Да.
– Он не должен был убивать Карин.
Икари встал и положил «Процедуры…» на место, поправил соседние книги. Я смотрела ему в спину и без слов понимала, что нет – должен был. Просто Кадзи Редзи сработал грубо.
– Пойми, Рей, – сказал Икари, не оборачиваясь, – ее смерть была неминуема. Но просчитавшийся резидент даст тебе время. Пока я буду требовать разбирательств, пока дисциплинарный комитет изучит материалы, ты получишь недели. Может быть, месяц.
Был вопрос – главный и важный. Нет, их было много – тысячи вопросов, и все что-то значили, все были дорожками к неимоверно нужным ответам. Были обидные вопросы, злые и испуганные, я хотела огрызаться, и у меня дрожали руки от бессилия.
Но Икари-сан когда-то привел меня в класс с маленькими партами, где мне стало не все равно.
Поэтому я не посмела и спросила умом. Снова.
– Что мешает им убить меня? У меня есть две замены.
– Мой сын не готов.
«Ваш сын умирает», – хотела сказать я, и вдруг услышала отражение:
– Мой сын умирает, Рей. Умирает намного быстрее, чем должно. Он сжигает себя в каждом противостоянии. В последнем обследовании…
Я перестала слышать. Икари-кун убивает не только Ангелов – он убивает и себя. Почему так? Не умеет иначе? Или это подсознательное – как плата за то, что он убивает детей? Или подсознание не может убивать? Я вспоминала наш чай в начале третьего ночи. Я думала о ледяном вихре, сминающем Ангела, вспоминала силу, которая – слабость, которая – смерть.
Что будет с Икари-куном, когда он узнает, что и сам – Ангел?
– Ваш сын нуждается в опекуне, – услышала я свой голос. – Есть Нагиса Каору.
Икари-сан сложил руки перед лицом, и я услышала скрипящий шорох хирургических перчаток.
– Нагиса не способен быть опекуном, это известно в «Соул». Я удивлен, что ты о нем заговорила.
…Прихожая, вспышки боли. Хриплое дыхание в такт толчкам.
– Совет директоров может счесть, что я расскажу Икари-куну о нашей природе, и тогда…
– Рей. Оставь это мне. Поверь, у тебя будет время, просто позаботься о Синдзи.
Я опустила взгляд. Директор протянул руку через стол, положил перчатку поверх моей ладони.
«У него плохая память», – подумала я, вздрогнув. Хирургический латекс был шершавый и горячий.
«У него крепкие нервы», – предположила я, вспомнив кровавую пыль, которая когда-то брызнула мне в глаза, отрезвляя.
«Или он добр к тебе».
В последний раз, когда Икари Гендо взял меня за руки, я навсегда лишила его кожи на обеих кистях. Я тогда очень хотела умереть, но жива до сих пор и смотрю, как мелкие капли крови собираются под хирургическими перчатками – моя совесть и мое лекарство от неповиновения.
– Я поняла, Икари-сан.
Я видела себя в его очках, ставших почти черными. Директор мог сказать, что я справлюсь, но это был бы совсем другой человек – человек, не способный вырастить меня.
– Хорошо, Рей.
– Мы… увидимся?
Голос не мог не дрогнуть. Не мог.
– Не знаю, Рей. Но я постараюсь.
– Спасибо.
Он посмотрел на часы и надел пиджак.
– Кадзи скоро обратит внимание на отключенные средства слежения в кабинете, поэтому уеду я, скорее всего, не сам.
«Его возьмут под стражу за откровенный разговор со мной».
– Ты знаешь, как говорить с СБ? Теперь они будут умнее.
«Да. Они больше не станут давить на долг. Они станут просто давить».
Я кивнула.
– Хорошо.
Вместе с ударом грома облако снега ворвалось в окно. Директор встал и закрыл его.
– До Второго удара Ангелы были не сами по себе, – сказал он. – Они были чьи-то. Побудьте Ангелами друг для друга.
– До Второго удара Ангелов не было, – ответила я спине Икари Гендо.
Он стал поэтом – над моей могилой, над могилой Синдзи. Мне было горько от того, что он сказал все правильно и красиво, и что ему легко говорить…
«Легко ли?»
… И что он назначил меня Ангелом-хранителем сына. Я готова была спросить, помнит ли он, кто назначает Ангелов, но развить аллегорию мне не дали. В кабинет без стука вошли люди, я узнала Велксниса, узнала громоздкие костюмы Белой группы.
– Господин директор, – поклонился Велкснис. – Совет директоров…
– На столе материалы моей жалобы на резидента «Соул» Кадзи, – прервал его Икари, не оборачиваясь. – Благодаря грубым действиям инспектора Аянами Рей раскрыла свою природу.
Велкснис не смотрел на меня, но я слышала его страх, слышала страх всех, кто вошел с ним. Страх, не способный скрыться даже за вонью термохимического оружия. Они пришли не за Икари-саном, нет – поняла я. Они пришли, чтобы узнать, на чьей стороне я.
Они говорили что-то о протоколах, я слышала голос высокого и худого оперативника, как из-под густого снега. Мне было… Странно.
Они всегда боялись меня – своего непонятного оружия, – но теперь они как школьники, не выучившие уроки. Они ждут, не зная, кого я вызову первого, и повезет ли второму, и уцелеет ли третий.
Я испытывала злую радость, как в классе, который меня достал.
«Они – это люди», – поняла я, вслушавшись в ход своих мыслей. Я – не они.
«Что ж ты так быстро, Рей?»
Радость пропала, но вернулись звуки.
– Всего доброго, Аянами-сан, – сказал Велкснис, уже стоя в дверях. – Утром за вами зайдут. Во сколько вам будет удобно?
Икари-сан уже ушел. Я встала.
– Утром мне будет неудобно.
Он смотрел, как я иду к нему, а я впитывала его страх. Мелочное, гадкое чувство – я им наслаждалась.
