не в состоянии преодолеть. В конце концов, она столько выстрадала, чтобы стать безупречной женой пэра, и не заслуживала того, чтобы ее унижал кто бы то ни было.
Алистер заключил ее лицо в ладони, заставив ее отклониться назад и встретить его прямой взгляд:
— Джесс!
Она замерла, отметив про себя мрачность его тона.
Он наклонил голову и легонько коснулся губами ее губ и выдохнул:
— Я люблю тебя.
После пылкого признания Алистера Джессика с минуту оставалась неподвижной, потом вдруг оцепенение оставило ее и сменилось нежным сладостным томлением.
— Алистер!
— Я боялся, боялся так же, как ты. Видишь, как мы похожи?
Ее глаза защипало от подступивших слез, горло сжало так сильно, что она не могла вымолвить ни слова.
— Конечно, ты знала, — пробормотал он, поднося руку ко рту.
Его ровные белые зубы прихватили кончик перчатки на среднем пальце и потянули за него.
— Да, знала, — прошептала она. — Но услышать эти слова произнесенными тобою вслух значит очень много.
— В таком случае я буду часто их повторять.
Перчатка соскользнула с его руки, он разжал зубы, и она упала ему на колени.
К ее удивлению, вид этого действа, того, как постепенно обнажалась его рука, оказал на нее сильное возбуждающее влияние. Алистер переключил внимание на другую руку и высвободил пальцы один за другим, пока и вторая перчатка не последовала за первой, а его затуманенный взгляд из-под тяжелых век наполнил ее трепетом предвкушения. Вид его зубов, сжимающих белую перчатку, вызвал в ней какое-то древнее чувство. Было что-то первобытное в том, как обнажились его зубы, и это вызвало в ней воспоминание о том, что он сказал ей на балу, будто готов зубами сорвать с нее платье.
Вторая перчатка упала ему на колени. Карета сделала медленный поворот.
Подняв протянутую к нему руку Джессики, он принялся расстегивать пуговицы перчатки на ее запястье, ловко высвобождая их из петель. Когда ее кожа обнажилась, он поднес ее руку к губам. Прикосновение его языка к обнаженной коже вызвало у нее трепет восторга. Даже если бы его язык оказался между ее ног, она не испытала бы большего удовольствия.
Она протянула к нему руку и уверенно погладила твердое всхолмление между его ног. Алистер произвел какой-то звук, похожий на ворчание и мурлыканье одновременно. Ей очень нравилось то, что он без аффектации готов был отдаться в ее руки и подчиниться ее воле.
— Чтобы я насытилась тобой, потребуется больше времени, чем сама жизнь, — сказала она.
Его руки скользнули под платье Джессики и сжали ее бедра. Ей нравилось и это. Алистер всегда начинал любовную игру с того, что властно, как господин, сжимал ее в объятиях, будто этот краткий миг яростных объятий был ему необходим для того, чтобы полностью овладеть ситуацией. Он смотрел на нее, сжимая в ладонях ее ягодицы, потом раздвинул ее панталоны, и его рука проникла в их разрез и коснулась ее влажной и обжигающе жаркой плоти.
— Ты и в самом деле влажная и горячая, — пробормотал он, играя с ее нежными складками и чувствительным бугорком. — И ты отчаянно возбуждаешь меня.
Джесс ощутила его твердость, и по телу ее пробежала дрожь ликования, оттого что ей удалось так сильно возбудить это великолепное сексуальное животное.
Джессика сжала его жезл в кулаке и принялась гладить, чтобы довести до такого состоянии, когда он окончательно потерял бы способность сдерживаться и обнажил себя до самой сердцевины.
Алистер застонал, его голова откинулась на подушки. Два длинных пальца вошли внутрь ее тела и принялись раздвигать складки ее плоти, готовя ее к легкому вторжению.
Но она и так уже была готова. С того самого момента, когда в бальном зале он повернул голову и посмотрел на нее, будто на оазис в пустыне, потерянный для него среди долгих дней ожидания.
Джессика встала на колени, вытолкнула его пальцы и заставила его войти в нее. Как только она почувствовала его внутри себя, ее тело пронзил спазм. Алистер сжал ее бедра, устанавливая ритм их совместных движений.
Джессика потянулась вверх и вцепилась в узкую полоску дерева, на границе между мягкой обивкой и лакированной спинкой сиденья, и опустилась на него, устанавливая умеренный ритм их движений. Он сжимал ее до боли, грозя оставить на ее теле синяки.
— Подожди, Джесс!
Его бедра казались окаменевшими.
— Дай мне минутку. Ты сжимаешь меня как тисками. Нет. Ради Бога, не двигайся… О Иисусе!
Он испустил первобытный стон, и она ощутила внутри его рывок и извержение его семени. Он был только на полпути внутри ее тела, но будто ощутил удар, потом прикрыл ладонью ее рот, заглушая ее восторженные рыдания.
Прижимаясь губами к ее правому уху, Алистер пробормотал:
— Подумай только! Вокруг нас десятки людей, а мы вместе, и ты принадлежишь мне.
Она затрепетала, чувствуя, что страсть беспредельна и не поддается здравому смыслу. Где-то в отдалении слышались голоса пешеходов. До нее доносился шум проезжавших карет и смех пассажиров. Но сама угроза их разоблачения только подливала масла в огонь. Страсть сделала ее безрассудной. Сейчас для нее существовал только первобытный зов плоти.
— Если бы только они могли видеть тебя, как вижу я, — промурлыкал он, — распростертой на подушках кареты, с юбками, поднятыми вверх, сбившимися вокруг талии, и твое сладостное лоно, орошенное моим семенем.
Джесс встретила его взгляд из-под руки, прикрывающей ее губы, и в синей глубине его взгляда увидела отчаянную любовь и до боли трогающую нежность, опровергающие грубоватые слова. В этом любимом ею человеке было столько разных граней: он мог быть гладким, как отшлифованный водой камень, и грубым и шершавым, как гравий, в иные минуты уязвимым и ранимым, а в другие жестким и язвительным. Она не могла себе представить, как жить без всего этого. А вместе они составляли единое целое, потому что дополняли друг друга.
Алистер принялся покачивать бедрами.
— Твоя ненасытность и необузданность — просто подарок для меня, Джесс. Ты сама — подарок, и я сознаю это. Я знаю, какое доверие и какая любовь тебе требуются, чтобы ты могла отдать себя без остатка.
Его умелые ласки довели ее до края бездны. Она будто повисла, бездыханная, оцепеневшая, неподвижная.
— И за это я люблю тебя, — пробормотал он, воспользовавшись выбоиной в дороге, чтобы сделать последний рывок, повергший ее в экстаз. — Я люблю тебя больше, чем в силах вынести.
Джессика, все еще в его объятиях, содрогнулась всем телом, сжимая и втягивая в себя его трепетный жезл. Он последовал за ней, и она услышала его хриплый стон, заглушенный только тем, что он прижимался лицом к ее гладкой и скользкой от испарины шее.
Они льнули друг к другу, задыхаясь, и были целиком поглощены друг другом, хотя вокруг жил своей кипучей жизнью город.