поздно. В соседней гостиной почти никого не осталось. Здесь, в зале, еще танцуют три пары. Пройти стало легче. Лампы погашены. Подносы убраны.
Вице-консул отходит от Чарльза Россетта.
Он направляется к Анне-Марии Стреттер. Что же он сделает сейчас?
Гости продолжают уходить, со всех сторон уходящие гости. Она стоит все в том же углу восьмиугольного зала, что-то говорит мужу, пожимает руки.
В одной гостиной, кажется, осталось еще немного народу, даже, пожалуй, достаточно, чтобы ее это слегка встревожило; она смотрит в ту сторону.
А вице-консул, кажется, ничего не видит, не замечает, что она занята, что ей нужно прощаться с гостями, вот он перед ней — словно холодом повеяло, все замерли, — он ничего не видит, кланяется, она не понимает, он так и стоит, склонившись, гости уставились на него, кто насмешливо, кто испуганно. Он поднимает голову, смотрит на нее, ничего не видит, только ее одну, не замечает сокрушенного лица посла. Она морщится, улыбается, говорит:
— Нет-нет, иначе я никогда не закончу, да и не хочется мне больше танцевать.
— Я настаиваю, — отвечает он.
И она, извинившись перед всеми, идет за ним. Они танцуют.
— Вас спрашивали, что я вам сказал. Вы ответили, что мы говорили о проказе. Вы солгали ради меня. Вам уже ничего не изменить, что сделано, то сделано.
Руки партнера горячи. И впервые его голос звучит красиво.
— Вы ничего не пересказали?
— Ничего.
Она смотрит в сторону Чарльза Россетта. Ее глаза печальны, очень. Чарльз Россетт превратно понимает ее печаль. Вице-консул, должно быть, говорит мадам Стреттер, что она не должна была пересказывать их разговор о проказе, и ей это неприятно.
— Я солгала ради вас с радостью, — говорит она.
Один из трех англичан приблизился к Чарльзу Россетту — все разыгрывается, как по нотам, — молодой, тот, что пришел вместе с Майклом Ричардом. Чарльз Россетт уже видел его, когда он направлялся к теннисным кортам. Ему как будто нипочем происходящее, нипочем поведение вице-консула из Лахора.
— Меня зовут Питер Морган. Оставайтесь, вы не против?
— Еще не знаю.
Вице-консул что-то сказал Анне-Марии Стреттер, что-то такое, что она отпрянула. Он привлекает ее к себе. Она отстраняется. Как далеко он зайдет? Посол тоже наблюдает за ним. Нет, он не повторяет попытку. Но она, кажется, убежала бы, если б могла. Она растерянна, и, может быть, ей страшно?
— Я знаю, кто вы, — говорит она. — Нам нет нужды узнавать друг друга ближе. Не обманывайтесь.
— Я не обманываюсь.
— Я отношусь к жизни легко… — Она пытается высвободить руку. — Так я живу, каждый человек для меня прав, каждый, целиком и полностью, в корне прав.
— Не нужно оправдываться, это уже ни к чему.
После паузы первой заговаривает она.
— Да, правда.
— Вы со мной.
— Да.
— Сейчас, сию минуту, — он умоляет, — будьте со мной. Что вы сказали?
— Так, пустяки.
— Мы вот-вот расстанемся.
— Я с вами.
— Да.
— Я с вами здесь вся целиком, как ни с кем другим, здесь, сегодня вечером, в Индии.
Вокруг шепчутся: улыбка у нее вежливая. Он выглядит вполне спокойным.
— Я даже поверю, будто возможно остаться с вами, сегодня вечером, здесь, — говорит вице-консул из Лахора.
— У вас нет никаких шансов.
— Никаких?
— Никаких. Но вы можете поверить, будто есть.
— Что же сделают они?
— Выгонят вас.
— Вы не станете меня удерживать, но я поверю, что это возможно.
— Да. Зачем мы это делаем?
— Чтобы что-то было.
— Между вами и мной?
— Да, между нами.
— На улице кричите погромче.
— Да.
— Я скажу, что это не вы. Нет, я ничего не скажу.
— Что же тогда произойдет?
— Первые полчаса им будет не по себе. Потом они заговорят об Индии.
— А дальше?
— Я сыграю на пианино.
Танец заканчивается. Она отстраняется от него и спрашивает с холодком:
— Что же будет с вами?
— А вы знаете?
— Вас пошлют куда-нибудь подальше от Калькутты.
— Этого вы хотите?
— Да.
Они расходятся.
Анна-Мария Стреттер минует, не остановившись, буфет и направляется в соседнюю гостиную. Она едва успевает войти туда, когда вице-консул из Лахора испускает первый крик. Кто-то разбирает слова: оставьте меня здесь!
Вокруг шепчутся: да он мертвецки пьян.
Вице-консул идет к Питеру Моргану и Чарльзу Россетту.
— Я остаюсь сегодня здесь, с вами! — кричит он.
Они будто не слышат.
Посол прощается. В восьмиугольном зале спят в креслах трое пьяных. Гостей в последний раз обносят выпивкой. Столики уже наполовину опустели.
— Вам бы надо домой, — говорит Чарльз Россетт.
Подносы убирают, Питер Морган успевает схватить пару сандвичей, просит что-нибудь оставить, он голоден.
— Вам бы надо домой, — повторяет Питер Морган.
На вице-консула из Лахора, думают гости, нашел какой-то наглый стих.
— Почему?
На него не смотрят, не отвечают ему. Тогда он снова кричит:
— Я хочу остаться с вами, дайте же мне остаться с вами хоть раз!
И глядит на них вприщур. Потом так и скажут: он глядел на нас вприщур. Скажут: у него выступила пена в уголках рта. Нас осталось совсем немного, все видели только его, глубокая тишина стояла, когда он закричал. Это ярость, повсюду, он, наверное, запомнился такими вспышками внезапной ярости, бешенства, вроде этой… Вокруг думают: этот человек бешеный, вот он во всей красе.
