— О проказе, — отвечает Анна-Мария Стреттер.
— О проказе, и только… ну уж.
— Да.
— Вы чем-то встревожены, — говорит Майкл Ричард Чарльзу Россетту.
— Это очень тяжело… то, что произошло с ним сегодня вечером.
— Что именно? Прошу прощения, меня здесь не было…
— Его окончательно и бесповоротно исключили из… отсюда… по-моему это его идефикс… Думаю, — теперь он обращается к Анне-Марии Стреттер, — он давно хотел познакомиться с вами… По утрам он ходит к теннисным кортам, зачем бы еще… так мне кажется…
На нее смотрят выжидающе, но ей, похоже, ничуть не интересно.
— Как, по-вашему, Анна-Мария?.. — начинает Питер Морган.
— Конечно.
— Что ему надо на кортах? — спрашивает Питер Морган.
— Не знаю, — отвечает она.
Негромкий нежный голос, острие иглы, не причиняющее боли. Она видит, что Чарльз Россетт не сводит с нее глаз.
— Он идет наобум, — говорит она, — ищет наугад.
— Довольно об этом типе, — просит Питер Морган.
Двадцать четыре года. Он впервые в Индии. Джордж Кроун для него лучший собеседник.
Глухой рык снова доносится со стороны Ганга. Чарльз Россетт встает.
— Пойду посмотрю, добрался ли он домой, невозможно так сидеть… Это близко, пять минут…
— Он, наверно, блажит с балкона, — говорит Питер Морган.
— Если он вас увидит, — предупреждает Джордж Кроун, — то лишь утвердится в сознании сегодняшнего, как вы это называете, фиаско.
— Оставьте его, уверяю вас… — просит Анна-Мария Стреттер.
Чарльз Россетт снова садится. Тревога отпускает его. Ничего страшного, просто нервы, усталость последних недель.
— Наверное, вы правы.
— Ему ничего не нужно.
Питер Морган и Джордж Кроун, должно быть, часто ведут такие разговоры, как сегодня вечером. Они беседуют о времяпрепровождении сумасшедшей попрошайки из Калькутты, той, что всегда узнает места, где ела.
Чарльз Россетт больше не порывается выйти. Майкл Ричард задумчив, он расспрашивает Анну-Марию Стреттер о вице-консуле. Что она скажет о нем?
— Мне показалось, по его виду, пока он не заговорил, что в его глазах… что он смотрел на что-то потерянное, им потерянное… недавно… смотрел до бесконечности… быть может, это была идея, крушение идеи… А теперь я уж и не знаю.
— Так действует несчастье, как ты считаешь?
— Не думаю, — говорит она, — что этот человек… да и какое такое несчастье? Что он потерял, чего никто больше не увидит?
— Все, быть может?
— Где? В Лахоре?
— Возможно, возможно, если ему было что терять, то потерял он это наверняка в Лахоре.
— А что он взял у Лахора взамен?
— Он ночью стрелял в это скопище?
— Ах да, наобум по толпе?
— Конечно, ведь днем видно кто.
— В садах он насвистывает «Indiana’s Song».
Джордж Кроун и Питер Морган подошли ближе. Они говорят о попрошайке: удивительно, что проказа ее не берет, она ведь спит в проказе и с проказой, а каждое утро всю себя осматривает — ничего, еще цела.
Анна-Мария Стреттер встает, к чему-то прислушивается. Потом говорит Питеру Моргану:
— Это она, та женщина, что поет на бульваре… слышите?.. Надо мне все-таки когда-нибудь выяснить…
— Да ничего ты не выяснишь, — отвечает Питер Морган, — она совершенно потеряла рассудок.
Пение удаляется.
— Я, наверное, ошибаюсь, этого не может быть, мы здесь за тысячи километров от Индокитая… Как бы она смогла?
— А вы знаете, — говорит Джордж Кроун, — что Питер пишет книгу, вдохновившись ее песней Саваннакхета?
Питер Морган наконец смеется.
— Я вдохновляюсь болью Индии. Все мы так или иначе это делаем, не правда ли? О такой боли возможно говорить, только дав ей дышать в нас… Я сочиняю записки об этой женщине.
— Почему о ней?
— С ней больше ничего не может случиться, даже проказы…
— Есть моя Индия, есть ваша, и еще чья-то, и еще, — говорит Чарльз Россетт — и улыбается, — а можно, что вы, кажется, и делаете, впрочем, не знаю, заметьте, я с вами незнаком, — смешать все эти Индии вместе…
— А у вице-консула Индия больная?
— Нет, у него ее нет вовсе.
— Так что же у него вместо нее?
— Да ничего.
— Мы-то привыкли, — говорит Майкл Ричард, — все мы. И вы тоже, пяти недель вполне достаточно, трех дней достаточно. А потом…
— Россетт, вице-консул все еще тревожит вас?
— Нет… так потом… вы говорили…
— О! Потом… потом… нас куда сильнее выбивает из колеи вице-консул, нежели голод, свирепствующий сейчас на Малабарском берегу. Он ведь безумен, этот человек, верно, просто-напросто безумен?
— Когда он кричал, вспоминался Лахор… там, с балкона, ночами, он тоже кричал.
— У Анны-Марии, — говорит Джордж Кроун, — своя Индия, но ее нет в нашем коктейле.
Он идет к ней и порывисто обнимает.
— Стоит ли здесь лить слезы из-за вице-консула Франции? — спрашивает Питер Морган.
— Нет, — роняет в ответ Анна-Мария Стреттер.
Больше никто, похоже, не имеет мнения на этот счет.
Приносят оранжад и шампанское. Уже не жарко. Слышно, как идет дождь над Калькуттой, шелестит в зелени пальм. Отправятся ли они в «Blue Moon»? Это кто-то спрашивает. Нет, решительно, не сегодня. Слишком поздно. Здесь хорошо.
— Я, кстати, побывал в Пекине, — говорит Джордж Кроун, — ах, я видел тебя на каждой улице, весь город все еще говорит мне о тебе.
— Знаете, — она обращается к Чарльзу Россетту, — «Blue Moon» — самое обыкновенное кабаре. Европейцы боятся туда ходить из-за проказы, вот и придумали, что это бордель.
— Известному лицу, — говорит Чарльз Россетт, смеясь, — наверняка неизвестно сие место.
Гроза удаляется.
— Вы этого ждали от приезда в Индию? — улыбаясь, спрашивает она. — Все ждут чего-то в таком роде.
Снова слышен негромкий крик Калькутты.
— Признаюсь, пять недель, что я здесь, были трудными, но в то же время, и это, наверно, общее правило, здесь встречаешься с чем-то… не знаю… ожидаемым, что ли…
