Чарльз Россетт никогда не забудет: зал пустеет, ширится. Лампы давно погасли. Подносы убирают. Всем страшно. Час вице-консула настал. Он кричит.
— Успокойтесь, — просит Чарльз Россетт, — умоляю вас.
— Я остаюсь! — блажит вице-консул.
Чарльз Россетт трясет его за лацканы смокинга.
— Вы решительно невозможны.
Теперь вице-консул умоляет:
— Один раз. Один вечер. Только один раз дайте мне остаться с вами.
— Никак нельзя, — говорит Питер Морган, — извините нас, но вы можете быть нам интересны только своим отсутствием.
Вице-консул начинает молча рыдать.
Слышен шепот: вот несчастье-то, Господи!
А потом снова, второй раз наступает тишина. В дверях гостиной появляется она, Анна-Мария Стреттер. За ее спиной маячит Майкл Ричард. Вице-консул дрожит всем телом, бегом кидается к ней. Она неподвижна. Юный Питер Морган настигает вице-консула — тот больше не рыдает — и уводит его к дверям восьмиугольного зала. Вице-консул покорно идет. Как будто этого он и ждал. Все видят, как Питер Морган пересекает с ним парк, видят, как часовые открывают ворота, вице-консул выходит, ворота закрываются за ним. Еще слышны крики. Потом крики смолкают. И тогда Анна-Мария Стреттер говорит Чарльзу Россетту: теперь пойдемте с нами. Чарльз Россетт смотрит на нее, остолбенев. Слышно, как шепчутся вокруг: уж не смеялся ли он, заливаясь слезами?
Чарльз Россетт идет за Анной-Марией Стреттер.
Кто-то вспоминает: в садах он насвистывал «Indiana’s Song». Об «Indiana’s Song» вспоминает последний гость. Это все, что он знал об Индии раньше, — «Indiana’s Song».
Еще один думает: что он увидел в Лахоре такого, чего прежде нигде увидеть не мог? Несметное количество? Прах на проказе? Сады Шалимара? Еще до Лахора он ожидал увидеть этот Лахор, которому суждено жить долго, чтобы, в свою очередь, долго жить самому с мыслью уничтожить Лахор. Наверное, так. Ведь иначе он мог бы умереть, познав Лахор.
Под фонарем, почесывая свою лысую голову, она, голь калькуттская, сидит в эту ночь изобилия среди безумных, она здесь, с пустой головой, с мертвым сердцем, всегда в ожидании пищи. Говорит, рассказывает что-то, никому не понятное.
Смолкает музыка за освещенным фасадом.
Слышна суета за дверью кухни. Вот и дождались раздачи.
Много пищи выброшено сегодня ночью на задворки кухни французского посольства. Закинув за спину свой дырявый мешок, она ест с невероятной быстротой, и ловко уворачивается от пинков и затрещин безумных, и смеется с набитым ртом, смеется до потери дыхания.
Она наелась.
Уходит, огибая парк, поет на ходу. Она направляется к Гангу.
— Теперь пойдемте с нами, — говорит Анна-Мария Стреттер.
Возвращается Питер Морган. Вице-консул, должно быть, еще стоит за оградой парка. Слышно, как он кричит.
Крутится пластинка на проигрывателе, тихо звучит танцевальная музыка, но им не до того. Их пятеро в гостиной. Чарльз Россетт держится чуть в стороне, у двери, стоит, прислушивается к воплям вице- консула, так и видит, как тот вцепился в решетку, — смокинг и черная бабочка, — вопли стихают; пошатываясь, он бредет вдоль Ганга, обходя прокаженных. Лица присутствующих — и Анны-Марии Стреттер тоже — напряжены. Все слушают. Она слушает.
Джордж Кроун — глаза у него как будто вовсе без ресниц, запавшие, но смотрят пронзительно, — его, пожалуй, сочтешь жестоким при виде этих глаз, — но только не когда он смотрит на нее. Он с ней рядом. Как давно они знают друг друга? По меньшей мере с Пекина. Он поворачивается к Чарльзу Россетту:
— Мы иногда отправляемся в «Blue Moon» распить бутылочку шампанского, хотите с нами?
— Как вам будет угодно.
— О! Я не уверена, что мне хочется в «Blue Moon» сегодня, — говорит она.
Чарльз Россетт делает над собой усилие, но не может отогнать образ вице-консула: вот он бредет вдоль Ганга, спотыкается о спящих прокаженных, падает, поднимается с криком, выхватывает из кармана что-то страшное… прочь, прочь!
— Послушайте… — начинает Чарльз Россетт.
— Нет, он больше не кричит.
Они напрягают слух, нет, это уже не крики, это пение, женский голос доносится с бульвара. Если прислушаться хорошенько, где-то, кажется, все-таки кричат, но много дальше, далеко за бульваром, где еще должен находиться вице-консул. Да, если прислушаться, всё кричит, но негромко, вдали, по ту сторону Ганга.
— Не переживайте за него, он, надо думать, уже дома.
— А мы незнакомы, — говорит Майкл Ричард.
Откуда он? Он не живет в Калькутте. Приезжает сюда, чтобы ее повидать, побыть с ней. Он не так молод, как показалось сначала, лет тридцати пяти. Теперь Чарльз Россетт вспоминает, что видел его однажды вечером в клубе, — он здесь, наверно, с неделю. Что-то их связывает, размышляет Чарльз Россетт, что-то прочное, окончательное, но непохоже, чтобы это была нарождающаяся любовь. Да, он помнит, как тот вошел — еще задолго до рыданий вице-консула, — его темный взгляд из-под черных волос. Здесь думают, что, не исключено, однажды ночью их найдут вместе мертвыми в каком-нибудь отеле Шандернагора, после посещения «Blue Moon». Если это произойдет, то в пору летнего муссона. О них скажут тогда: ни с чего, из безразличия к жизни. Чарльз Россетт хочет присесть. Никто ему этого не предлагает. Она украдкой наблюдает за ним. Он еще может отказаться от ласкового тепла островов, от вечерних прогулок к Шандернагору, она все поймет. Это кресло никогда не займет другой мужчина. Чарльз Россетт впервые оказался в сердце священного синода белой Калькутты. У него еще есть выбор — уйти или сесть. Она, вне всякого сомнения, наблюдает за ним, он в этом уверен. Он падает в кресло.
Какая усталость, в самом деле, какое блаженство. Она опускает глаза, смотрит в пол, она, безусловно, не сомневалась, что сегодня вечером он останется здесь. Он остался.
Возвращается Питер Морган.
— Ночь поспит, и все будет в порядке, — говорит он. — Я ему дал понять, что ты на него не в обиде, Анна-Мария, пусть не переживает. Он был совершенно пьян. Знаешь, он слышал, что ты собираешься в «Blue Moon», сам мне сказал, потому он и вообразил, будто ему все позволено. Если женщина ходит в «Blue Moon», ясное дело…
Чарльз Россетт вставляет слово: в самом деле, одна гостья упомянула им о «Blue Moon».
— Что он говорил об этом? — спрашивает Анна-Мария Стреттер Питера Моргана.
— Смеялся, что-то нес о жене французского посла в зеркальном зале «Blue Moon». И еще о другой женщине, я толком не понял.
— Вот видишь, — вступает Джордж Кроун, — я же говорил, что в Калькутте об этом знают… тебе наплевать? Что ж, ладно. Удивительное дело, — продолжает он, — этот человек вынуждает вас думать о нем. — Он обращается к Чарльзу Россетту: — Вы говорили с ним, я видел. Об Индии?
— Да. Может, дело просто в его… манере, но мне показалось, что он издевается…
Майкл Ричард заинтригован.
— Я хотел подойти к нему. Анна-Мария меня не пустила, теперь я жалею, о! как же я жалею.
— Ты бы не смог его вынести, — вставляет Анна-Мария Стреттер.
— А ты?
Она слегка пожимает плечами, улыбается.
— О! Я… я тоже… не стоило вмешивать в это всех.
— О чем ты с ним говорила?
