Пораженный, я спросил:
— Кто?.. Кто они?..
— Преступники… и главарь их… все они… проклятые собаки…
В комнате был слышен только его голос, который удивил меня своей силой и убежденностью. Затем на мгновение раненый замолчал. Его большие черные глаза смотрели пристально и внимательно, казалось, что его взгляд проникал сквозь потолок, ввысь, до самых небес…
— Фарук[28] убил меня!..
Волнение, точно огонь, охватило меня. Мы жадно ловили его слова… Из стен комнаты вырвался ропот осуждения… он вышел наружу, на улицу, в город, в историю…
В то время мы жили под властью Фарука. В стране было объявлено чрезвычайное положение… Темнота и произвол опустились над Египтом и заставили страдать людские сердца.
Сколько я видел перед собой раненых, несчастных! Но все это были жертвы аварий автомобилей, трамваев, повозок, различных несчастных случаев. А сейчас передо мной впервые человек, раненный пулей. Я не мог овладеть собой, забыл, что я врач, забыл свои обязанности. Я мог только думать и поступать, как египтянин, который задыхается под произволом и видит, как тиран поражает его соотечественника…
Лицо раненого побледнело. Черты лица исказились. Оно все покрылось каплями пота, скопившимися на лбу и щеках, подобно росе на увядающем цветке.
Я ощупал его тело… оно было холодным. Но это не был холод снегов, нет… это был холод того длинного пути, в конце которого смерть.
— Шок!
Я как-то бессознательно произнес это слово и схватил руку раненого, проверяя пульс. Из его посиневших губ вырвался глубокий стон:
— Ох, рука!..
Моя рука так и застыла на месте. Раненый несколько раз тяжело вздохнул…
Я знал эту непереносимую боль. Она колет, режет, убивает. Но все-таки надо осмотреть рану. Придется взять его за руку и повернуть.
Все затаили дыхание. Стоны, муки несчастного сделали нас немыми.
Взгляд мой задержался на четырех черных отверстиях с обожженными краями… Они вели к трем раскаленным кусочкам свинца, застрявшим в груди… Четвертый прошел насквозь, пробив легкое… Из раны била кровь. Я принял решение:
— Операция! Немедленно оперировать!..
Волнение охватило сестру и санитара. Казалось, приходит спасение, оно близко…
В моем мозгу возникла картина: открытое, пустынное место, раненый человек, лежащий во мраке и взывающий о помощи… его страдания, боль… скорбь… но он слышит голос, несущий ему спасение, голос, который, как эхо, звучит повсюду:
— Я иду к тебе, друг!.. Иду к тебе!..
И вот на постели, где умер Абдель Али — маленький студент, которого ударили в голову на демонстрации, где умер Садык — сын возчика, по телу которого прошла повозка его отца и переломала ему ребра, и многие, многие другие, лежит теперь раненый Абдель Кадер.
Вокруг ослепительная белизна стен. Рядом с кроватью кислородные подушки, аппараты для переливания крови, сосуды с горячей водой, кипятильник, над которым вьется пар. В комнате группа врачей и сестер. Всюду тишина, которую нарушают только стоны Абдель Кадера.
Еще первый литр крови проходил свой путь к его сердцу, как стала исчезать бледность, покрывающая лицо раненого, прояснились глаза… Вот они остановились на мне… Раненый внимательно посмотрел на меня, как человек, на что-то решившийся. Меня поразил этот внимательный взгляд. Вместе с удивлением росли тревога и страх. Вдруг его губы пришли в движение, черты лица изменились, на лице заиграла улыбка, прекраснее всего, что мне приходилось видеть. Не знаю, что в этот момент было написано на моем лице, но я почувствовал, как радость охватила меня, как вздрогнуло мое сердце. Мы улыбнулись друг другу. Я обратился к нему:
— Как вы себя чувствуете?
С трудом дыша, он еле слышно ответил:
— Лучше… много лучше…
Но вот постепенно, подобно солнцу за тучами, улыбка стала исчезать. Потемнело исказившееся гримасой лицо, только глаза продолжали сверкать.
— Что с тобой? — с волнением спросил я.
Хватая воздух, точно человек, которого душит кошмар, он проговорил!
— Да… негодяй… потащил в темноту… Я ведь его друг… Только бы мне выздороветь, я им покажу!.. Предатель!..
Лицо его было усталым. Погас огонь в глазах, они стали еще более темными. Только блестели маленькие капельки пота на лбу и щеках.
Он пытался улыбнуться, но это было лишь подобие улыбки: лицо не подчинялось ему.
— Воды! Пить… Пить!
Я провел марлей, смоченной водой, по его губам и языку.
Наконец он овладел собой, улыбнулся и сказал:
— Спасибо… спасибо, доктор… О, еще… еще… пить… о люди… пить…
Раньше чем кто-либо другой, я протянул руки, но на этот раз, чтобы запретить ему пить.
В дверь постучали. Я открыл. Длинный коридор был полон людей, объятых страхом. Все глаза обратились ко мне, в них можно было прочесть вопрос… почувствовать просьбу… увидеть надежду.
Вошел сотрудник приемной. Он был необычно молчалив, глаза его блуждали, словно он забыл, зачем пришел и что ищет. Он направился в угол, к вещам Абдель Кадера… Вот костюм с дыркой на спине, белая рубашка с красной рваной дыркой на правой стороне… коробка с тремя сигаретами… два платка… конфеты… кошелек, где, кроме денег, старое с изогнутыми краями фото ребенка…
Собрав вещи, он немного замешкался, обвел всех взглядом и остановился на Абдель Кадере. Затем он ушел, сопровождаемый приглушенным ропотом. Я запер дверь.
Поздно. Больные утихли. Мрак опустился на улицу, но яркий свет заливает все здание больницы. Булькает вода в кипятильнике. Зевает сестра. У края постели, подобно сфинксу, застыл санитар. Воздух густой и тяжелый…
Кажется, все вокруг меня задыхается. Никогда прежде я не испытывал ничего подобного. Вот вся палата глубоко задышала, точно больной в лихорадке, какие-то тонкие, невидимые пальцы схватили мое сердце и сжали его… Я невольно встал, прошелся по палате, подошел к кипятильнику, поднял крышку, положил туда борной, хотя в этом не было никакой необходимости… Прежнее ощущение не покидало меня. Вдруг я внезапно понял — что-то случилось…
Раненый напрягался, чтобы вдохнуть в себя воздух. Лицо его исказила гримаса, он боролся и страдал… Казалось, огромные камни лежат у него на груди, и он не может их сбросить, не может от них избавиться… Теряюсь в догадках, что делать?.. Наклоняюсь, чтобы осмотреть правый бок, и вижу кровь: она бьет фонтаном. Кровь затопила простыни, пропитала матрац, стекала с кровати капля за каплей, поток за потоком… Началось кровоизлияние…
Все средства были испробованы. Вата пропиталась кровью. Положили новую повязку. Вата вновь окрасилась в красный цвет. Кровь проникала всюду, заливала пол. Шла борьба, борьба, полная упорства, граничащего с отчаянием. Наконец удалось заткнуть отверстие под правым соском. Наложили пластырь в несколько слоев. Я придерживал повязку рукой. Не первый раз я вижу кровь; с того дня, когда началась моя работа в приемном покое, я всегда ощущал запах крови… запах с неприятным привкусом, вслед за которым в сознании всплывают зияющие раны или погибающие от чахотки люди. Но сейчас, видя кровь, которая заливала мои руки, всматриваясь в раненого, я задумался. Это был настоящий человек; он вырос на иле
