Галины Перепелкиной, работавшей у нас на Бронной. Я у нее заверял институтские документы, ее убийство послужило катализатором первого моего рассказа в цикле «Хургада». Я люблю хотя бы раз в месяц схватить охапку центральных газет и «зажеватъ» их – очень многое узнаешь, о чем не говорит телевидение.
Каир под крылом распластался сверкающей галактической спиралью, блистающие полосы раскручивались от Нила. В аэропорту мы должны будем с Андреем расстаться: он – в гостиницу, а я сразу перехожу на внутренние линии и лечу в Асуан.
Собственно, к чему я стремлюсь – к реализации и воплощению юношеских мечтаний. У нас в Москве продавался даже коньяк под названием «Абу-Симбел», а сколько в моё время писали об Асуанской плотине, о таинственном храме, построенном три с половиной тысячи лет назад, который должны были затопить, но не затопили, а распилили на блоки и перенесли на 60 метров выше первоначального места. Неужели я увижу то, что и не загадывал, потому что в мое время это было совершенно неосуществимо. Сейчас меня интересуют эти лики богов с головами Рамзеса П. Меня волнует, что это почти Судан, таинственная Нубия. Боюсь, что откуда-то из этих мест в Верхнем Ниле несли на носилках больного, уже почти умирающего Рембо. Два раза в год – это известно всем – лучи раннего утреннего солнца пронизывают 50 метров залов храма и освещают в святилище лицо великого фараона. Может быть, он оживает в этот момент? И что мы знаем о жизни человека, воплотившегося в камень? Увидеть то, что видели и тридцать пять веков назад. Но все значительно сложнее, чувства все же иные, я не могу точно объяснить, почему я лечу туда. Жажда приключений?
…Все та же суббота, но уже 14.25. Слава Богу, теперь я снова лечу в Каир. Несмотря на то, что я в своих описаниях коснусь и достаточно неприятного, но все равно то, что я видел, та атмосфера, в которую был погружен, стоит всех нервов. Мои впечатления от храма еще впереди, к счастью, меня здесь ничто не собьет, потому что, только выйдя из-за высокого холма, увидев еще только краешек знаменитого храмового портала, я сразу же взял блокнот и старался фиксировать каждое свое душевное движение. Но, пожалуй, сейчас, когда немножко отлегло, лучше все начать сначала.
Опускаю ночной полет до Ассуана, снова блуждание по другому, пустынному и чистому, как больничная полата, аэропорту, потом медленный и ясный рассвет, свежесть, которая повеяла из открытых дверей аэропорта. Пленительная ночь без сна. Вышел на террасу – такой невинный и трогательный, словно обещающий бессмертие, рассвет. Поболтал с полицейским, молодым ласковым парнем лет 22-х. Подумал о том, что в аэропорту много военных. Начал вызревать целый комментарий, который обрастает все новыми и новыми подробностями.
Как трясут полицейские пассажиров в аэропортах, сколько проверок и ощупываний! И слава Богу, что это делают. Досматривают сумки, несколько раз еще до регистрации смотрят билеты, ощупывают, осматривают. У каждой двери – это я помню еще по прошлым приездам – молодой солдат. Я думаю, что для многих из этих крестьянских ребят это лучшее время в их жизни. Все хорошо одеты, караульная служба, чувствуется, необременительна. Войска как бы гарантируют всеобщий порядок. Чего-то ждут? Чего-то мы не знаем? Но вот на дороге, ведущей к комплексу Абу– Симбела, стоит на колесах стальной щит с прорезью для автомата и за этим щитом часовой. Уже за этой передвижной преградой стоит еще и машина с нарядом. Будто ожидается, что кто-то на танке, на полном ходу, захочет безрассудно прорвать-ся внутрь. Терроризм? Уничтожение или даже повреждение такого памятника это несчитанные деньги. Восток – место заговоров и военных переворотов? Но разве эта святыня, возраст которой три с половиной тысячи лет, менее значительна, чем хорошо охраняемый Лувр? Все это трудно сравнивать, но все это неповторимо в еще большей степени, нежели более привычное нам, европейское. Мне нравится эта часть египетского военизированного порядка. Мне нравится, когда молодежь служит, когда возле солдатского котла перемешиваются все слои общества, когда нация интегрируется в простых истинах. Когда армия, кроме привычки и навыков дисциплины, приносит с собою еще и физическое здоровье юношеству.
В самолет на Абу-Симбел посадили справа, у окна. Когда взлетели, то почти сразу пошла такая пустынная, без единой зеленой прогалины, земля, такая крутая дикость, что возникло неясное ощущение праматери планеты. А ты будто бы скользишь над песчаными волнами и ты – Ной, ждущий, когда голубъ принесет масленичную ветвь. Это начиналась нубийская пустыня. А потом внезапно пошли воды, не просто разлившийся в водохранилище Нил, а целое море, и тень самолета заскользила по настоящим волнам.
Хорошо, что Андрей сказал мне, как вести себя после посадки. Я, ни у кого ничего не спрашивая, сразу сел в автобус, который потом заполнили все пассажиры самолета. Взлетная полоса огромная, так и видится, как в туристический сезон здесь, один за другим, садятся тяжелые лайнеры. Наверное, как и в Асуане, взлетную полосу строили мы, русские. Имеет, конечно, значение и близость границы. Но сейчас туристов мало, а жителей в этих местах, чувствуется, немного: военные, техники аэропорта да обслуживающий персонал музейного комплекса.
Описать комплекс невозможно. Ни описания, ни даже кино– и телевизионная съемка не соответствуют и, видимо, не могут, по своей природе, соответствовать произведимому впечатлению. А куда девать без единой морщинки небо? Куда вписать первозданную мощь камня и идущие от него излучения? Сразу, наповал, поражает не тридцатиметровый портал с вырубленными в нем двадцатиметровыми фигурами. Значение имеют не циклопичность фигур, а циклопичность замысла. Вот уж где воспарила национальная идея! А может быть, национальная идея возникает в один миг с идеей государственности?
Сначала издалека насыщаю свой взгляд четырьмя фигурами. Четыре Рамзеса сидят на своих тронах и стерегут время. Скорее всего, и камни и эти фигуры живут своей медлительной каменной жизнью – год за секунду. Одинаковые, казалось бы, лица у этих Рамзесов – все же разные. Но здесь не следует искать разницы в очертаниях, древние каменотесы добивались идентичности, будто ими руководил компьютер. Но камень живой, его массив, как иногда в мороженом-ассорти, жгутами перевивают разные сорта, создавая волшебные переливы. Одна фигура не выдержала вулканической тряски времени. Высокая многотонная корона, да и сама голова лежат подле ног властелина. Шея рассыпалась в прах. У босых ног, с крупными, не царскими, ступнями, стоят небольшие, по колено исполинам, фигурки. Это любимая жена, мать, несколько старших детей. Великий воин и завоеватель был обильно детороден – как указывает путеводитель, видимо по источникам, у него было около 200 детей. Каменные источники врут редко, каменную историю, в отличие от бумажной, переписывать труднее. Хотя бывало и такое. Великие идолы несли потери не только потому, что три с половиной тысячи лет землю трясло и жарило. Наши, ничего не боящиеся, современники тоже приложили руку к разрушению.
Подхожу к колоссам всё ближе. Как хорошо, что я уже не фотографирую. В моем сознании фотографии пирамиды Джосера в Гизе. Они всегда со мною, они пережиты. Теперь, как из проявителя, появляются – и навсегда! – другие. Толстоногий царь Рамзес. Джосеру, кажется, чтобы доказать свою царскую мощь, пришлось бежать вокруг храмового двора. Тренированные цари-воители. Можно представить, как перед Рамзесом, победителем хеттов, трепетала вселенная, их египетская ойкумена. Детали прорастают. Мощные колени, узкая ритуальная борода, широкая грудь, круглый, как звезда, сосок. На предплечье, как у сегодняшних молодых модников, татуировка. Отдельные детали стараюсь не фиксировать, важнее мощь захлестнувших меня впечатлений. Все остальное я посмотрю в учебниках. На колене у царя выбито латиницей имя и дата: февраль 1874 года. Честолюбивые умельцы всех времен и народов трудились, несмотря на обжигающее дыхание Нубийской пустыни. Надписи, как мокрицы, расползлись по всему телу, куда смогла дотянуться шаловливая рука современника. Вот уже и греческое имя и опять дата: 1888. Русских имен, к счастью, нет, сначала русская, сейчас, видимо, исчезающая, деликатность, потом – железный занавес. Старались увековечить свое, мелкое, на века. Поэтому имена не выписываю. Только сам факт.
Среди огромных фигур летают птицы.
Я медлю у входа, кружу, так иногда на море, выйдя из каюты, все кружишь и кружишь по палубе, пытаешься надышаться живительным йодистым воздухом. Я понимаю, что нахожусь возле одной из самых драгоценных святынь человечества. От святыни идут волны.
Нечто подобное, наверное, испытывают многие. Все пассажиры самолета – других нет – разбиты на группки, экскурсоводы уверенными голосами провидцев пересказывают «Бедекер», разворачивают
