Розы для Экклезиаста

Но внезапно мысль о душе и пище проникла в мое сознание. Действительно, и то, и другое мне не повредит. А если я буду настаивать на немедленном продолжении поисков, это только усилит подозрения.

Я стряхнул песок с рукава.

— Да, вы правы, идея действительно неплохая.

— Пошли, поедим у меня в каюте.

Душ был благословением, чистая одежда — божьей милостью, а еда пахла, как в раю.

— Отлично пахнет, — сказал я.

Мы молча кромсали свои бифштексы Когда дело дошло до десерта и кофе, он предложил:

— Почему бы тебе вечерок не отдохнуть? Оставайся здесь, отоспишься.

Я покачал головой.

— Слишком занят. Мало времени осталось.

— Пару дней назад ты говорил, что почти закончил.

— Почти, но не совсем.

— Ты еще говорил, что сегодня в храме служба.

— Верно. Я буду работать у себя в комнате.

Он пожал плечами и, помолчав, сказал:

— Гэлинджер!

Я поднял голову; моя фамилия всегда означает неприятности.

— Это, конечно, не мое дело, — сказал он, — но тем не менее, Бетти говорит, что у тебя там девушка.

В конце предложения не было вопросительного знака. Это было утверждение, оно повисло в воздухе в ожидании ответа.

Ну и сука ты, Бетти! Корова и сука. К тому же еще и ревнивая. Какого черта ты суешь свой нос в чужие дела! Лучше бы закрыла на все глаза. И рот.

— А что? — спросил я.

— А то, — ответил он, — что мой долг как начальника экспедиции — проследить, чтобы отношения с туземцами были дружелюбными и дипломатичными.

— Вы говорите о них так, будто они дикари. Да ничего подобного!

Я поднялся.

— Когда мои заметки опубликуют, на Земле узнают правду. Я расскажу им то, о чем доктор Мур и не догадывался. Когда я поведаю о трагедии обреченной расы, которая смиренно и безразлично ждет смерти, суровые ученые зальются слезами. Я напишу об этом, и мне опять будут присуждать премии, только мне будет все равно. Господи! — воскликнул я. — Когда наши предки дубинками забивали саблезубых тигров и пытались покорить огонь, у них уже была своя культура!

— Так все-таки есть у тебя там девушка?

— Да, — сказал я. — Да, Клавдий! Да, папочка! Да, Эмори! Есть! Но я вам открою одну тайну. Они уже мертвы. Они бесплодны. Еще одно поколение, и марсиан не будет.

Я помедлил и добавил:

— Кроме как в моих записях да на нескольких микрофильмах и пленках. И в стихах о девушке, которой было все равно и которая только танцем могла пожаловаться на несправедливость этого.

— А-а, — протянул он.

Спустя некоторое время:

— Ты и правда последние пару месяцев был на себя не похож. Знаешь, иногда просто-таки вежлив бывал. А я — то голову ломал, что с тобой происходит? Я и не думал, что для тебя что-нибудь может иметь такое большое значение.

Я опустил голову.

— Это из-за нее ты носился по пустыне?

Я кивнул.

— Почему?

Я поднял голову.

— Потому что она где-то там. Я не знаю, где и почему. И мне необходимо ее найти до того, как мы улетим.

— А-а, — опять сказал он. Выдвинув ящик письменного стола, он вынул из него что-то, завернутое в полотенце, и развернул его. На столе лежала женская фотография в рамке.

— Моя жена, — сказал он.

Миловидное лицо с большими миндалевидными глазами.

— Я вообще-то моряк, — начал он. — Когда-то был молодым офицером. Познакомился с ней в Японии. Там, откуда я родом, не принято жениться на людях другой расы, так что мы не венчались. Но все равно она была мне женой. Когда она умерла, я был на другом конце света. Моих детей забрали, и с тех пор я их не видал. Это было давно. Об этом мало кто знает.

— Я вам сочувствую, — сказал я.

— Не надо. Забудь об этом.

Он поерзал в кресле и посмотрел на меня.

— Если хочешь взять ее с собой на Землю — возьми. С меня, конечно, голову снимут, но я все равно слишком стар, чтобы возглавить еще одну экспедицию. Так что давай.

Он залпом допил остывший кофе.

— Можешь взять джипстер.

Он крутанулся в кресле.

Я дважды попытался сказать “спасибо”, но так и не смог. Просто встал и вышел.

— Сайонара и все такое, — пробормотал он у меня за спиной.

— Вот она, Гэлинджер! — услышал я.

Я оглянулся.

— Кейн!

На фоне люка вырисовывался только его силуэт, но я услышал, как он шмыгает носом.

Я вернулся.

— Что?

— Твоя роза.

Он достал пластиковый контейнер, разделенный внутри на две части. Нижнюю часть заполняла какая-то жидкость. В нее был опущен стебель. В другой части пламенела большая, свежераспустившаяся роза — бокал кларета в этой ужасной ночи.

— Спасибо, — сказала я, засовывая ее под куртку.

— Что, возвращаешься в Тиреллиан?

— Да.

— Я увидел, как ты приехал, и подготовил ее. Немного разминулся с тобой в каюте капитана. Он был занят. Прокричал мне из-за двери, чтобы я попробовал поймать тебя в гараже.

— Еще раз спасибо.

— Она обработана специальным составом. Будет цвести несколько недель.

Я кивнул. И исчез.

Теперь в горы. Дальше. Дальше. Небо было как ведерко со льдом, и в нем плавали две луны. Дорога стала круче, и ослик запротестовал. Я подхлестнул его, выжав газ. Выше. Выше. Я увидел зеленую немигающую звезду и почувствовал комок в горле. Упакованная роза билась о мою грудь, как второе сердце. Ослик заревел, громко я протяжно, потом закашлялся. Я еще немного подхлестнул его, и он сдох.

Я поставил джипстер на аварийный тормоз, вылез из него и зашагал.

Как холодно, как холодно становится. Здесь наверху. Ночью.

Почему? Почему она это сделала? Зачем бежать от костра, когда наступает ночь?

Я излазал вдоль и поперек каждое ущелье и перевал, благо ноги у меня длинные, а двигаться здесь