стороне.
– Купеческий сын Петр Иванович Сабиков! – начал перекликать пристав.
– Здесь. Налицо-с.
– Отойдите к этой стороне.
– Крестьянин Лука Трофимов!
– Здесь, – отвечал Лука.
– Отойдите. Крестьянин Петр Недоуздок!
– Здесь! – выкрикнул Недоуздок и перешел в другой угол.
– Крестьянин Филипп Иванов Савелов!
– Здесь… Сами-с, – тихо проговорил седой низенький и юркий старик, отходя к стене и прячась за спины присяжных.
Недоуздок, раскрыв, по обыкновению, «восторженно» рот, с удивлением смотрел на шабринского соседа. Пристав продолжал перекличку. К нему подошли с вопросами: «Ну, что? Все? А?»
– Нет, двадцать восемь только, а нужно тридцать шесть, – пожимая плечами, отвечал он.
– Ну-ну, не допущу, – сказал адвокат с пенсне, – отложат… И прекрасно.
– А ты с коих это пор, Пармен Петрович, в Филиппы-то Ивановы записался? – подошел и спросил Недоуздок Савелова.
– Ай ты забыл?.. С чего это ты, брат? – проговорил смешавшийся Савелов.
– То-то я тебя Парменом знавал, а теперь в судьи попал – Филиппом стал… Разве перекрестился?
Но тут подошли к ним Лука Трофимыч и шабринские.
– Чего ты пристаешь? – приступили шабринские к Недоуздку. – Свою волость знай, а в чужую не суйся. Что за пристав?
Савелов мигал своим, боясь скандала.
– Отойди, Петра! Вспомни, что старшина наказывал, – сказал рассудительный Лука Трофимыч, видя, что их соседи косо смотрят на них.
– Мне-ка что! – говорил Недоуздок, передергивая плечами. – Пущай хоть Маланьей зовись. Они народ богатый… може, им позволительно…
– Да ты, может, ошибся? Запамятовал?
– Ну, вот! Чай, у него зятя так-то зовут: я и дружкой у его-то зятя был. У них на фабрике работал полгода. Это вы не знаете, а я знаю. Да и по фамилии-то они Гарькины будут.
– Все ж тебе не след соваться: ты не один. Спаси, господи, всех нас под свидетельство подведешь.
– Да ведь мне плевать на них! Пущай! Я ведь ничего!
– Ну, и молчи. И хорошо, что с нами на постоялом не встали. Вишь, им не по нраву.
Скоро ввели присяжных в залу заседаний. Прежде всего шли они по ней гуськом, боязливо передвигая ноги; затем Недоуздок испугался больше всего священника и налоя с евангелием и крестом: они произвели на него сильное впечатление. Присяжные старались не смотреть по сторонам и глядели прямо против себя, в упор, на поместившегося против них прокурора и «знаменитого» адвоката, который, рисуясь, метал на них из-под пенсне сердитые взгляды. «Чего этот баринок, подумаешь, взъелся на нас!» – размышлял Недоуздок и никак не мог понять. Раздались известные слова: «Прошу встать: суд идет!» Присяжные- крестьяне вздрогнули, испугались, смешались и, вставши, долго еще не решались сесть, ожидая, не скажет ли чего-нибудь еще пристав, но тот начал им молча махать руками. Началась известная процедура, но скоро встал адвокат и развязно, как не особенно важное, что-то сказал. Крестьяне-присяжные никак не могли разобрать, даже Недоуздок, которому очень хотелось знать, что «баринок» про них говорил, но как он внимательно ни вслушивался, ничего не понял. Затем председатель молча качнулся корпусом к прокурору, тот тоже, едва привстав, что-то ответил, а что именно – крестьяне ничего не поняли. Судьи стали шептаться и наконец объявили, что сегодня, по неполному комплекту присяжных, заседание не состоится. Стали толковать о причине неявки присяжных; большую часть штрафовали. Недоуздок удивился величине штрафов. «Полсотни… слышь? – толкал он под бок Фомушку. – Купецкий шраф… Нам бы это ни к чему – и взять не с чего».
Наконец их отпустили, сказав, чтоб приходили завтра.
Общее впечатление формальной стороны суда на крестьян-присяжных было очень смутное, неясное; все они словно в тумане ходили и не могли ничего понять. Им все казалось, что их куда-то ведут, где-то сажают, поднимают, перекликают и все приказывают: «Встаньте, сядьте, подойдите, отойдите…» Поэтому первые дела всегда трудно даются присяжным. Наши были счастливее: им было время приноровиться, одуматься, присмотреться после разнообразных «внушительностей».
III
Общинники и собственники
Присяжные вышли из суда гурьбой; постояли на крыльце; потом стали спускаться с лестницы, шаг за шагом. Разбились на кучки; слышались возгласы: «Вот оно как ноне: не захотел судиться – до завтра оставят. Не притесняют, без прижимки».
– А все же, брат, завтра али послезавтра, а в свое место уйдет, куда судьба тащит.
– Уйдет! Суд свое возьмет.
– Ах, чтоб те! День-то даром пропал… Баловство, гульба! – ворчал какой-то мещанин, перегоняя пеньковцев.
– Знамо, гуляй. Мы судьи! – трунил Недоуздок.
– Тебе хорошо на общинные-то деньги, – говорил мещанин. – А вот тут – проежа! Кто тебе заплатит?
– Неужто у тебя меньше нашего денег?
– Всяк себе свой счет знает. Вот вы бы одни и судили с приказными, коли любо. Вам это в привычку. А нам ни к чему: у нас судов нет и не было. Нам баловаться некогда – у нас каждый день копейку выжми, копейку произведи. А тут пятнадцать ден – заведенье! Только продержка, баловство, по трактирам обчистка, сиротской копейки прижимка.
– А ты, сиротская копейка, не балуйся, не ходи в трактир.
Шабринские шли в стороне и что-то горячо рассуждали со стариком Гарькиным (Савелов тож). Наконец один отделился от них и подошел к пеньковцам.
– Вы, соседи, теперь куда? – спросил он их.
– Ко дворам, обедать думаем.
– Рано. Лучше пойдем в трактир – чаю попьем. Благо денек выдался – погулять хоть. В другой раз, сказывают, и рад бы, да не выпустят.
– Капиталы-то у нас не очень припасены на чаи-то. Это вы уж гуляйте, – отвечал угрюмо Лука Тро- фимыч.
– И у нас тоже немного. Да коли угощают, так чего отказываться. У них денег много. От добра отказываться грех.
– Коли угощают, так и ступай.
– Вы подите. Вас зовут. Соседи ведь будем… По соседству.
– Что ж, соседи? – заговорил, подходя и приподнимая шляпу, старик Гарькин (Савелов тож).– Не обижайте, не откажите принять наше угощенье… Здесь, на чужой стороне, что за счеты! А мы тоже с вами не далекие, кабысь совсем свои. Недаром
– Да ведь какие у нас с вами такие знакомства? Вы люди богатые, собственники…[2] Ваше дело купеческое, фабричное, – говорил Лука Трофимыч.
– Полно, отец, что ты! Мы ежели и собственники, так всегда к обчеству близки. Купцы! Что за купцы, коли в крестьянском звании находимся? А что насчет знакомства, так вот Недоуздок ваш нам большой благоприятель даже… Чать, помнишь, Петра, как дружкой-то пировал? А тебя помнят: прибаутчик был ты завзятый.
– Как не помнить! Я с тех пор и имя-то твое крещеное помню…
– Ну, это, други, оставим. По крестьянству порой на это не очень смотрят. Как кто ни зовись, был бы человек хороший, с душой. Для дела в этом разницы нет. Может, еще другой-то человек с душой и лучше
