Установлено в припадке отчаяния, а теперь, когда отмщение, хоть и воображаемое, произошло, нужно начать все сначала. Трезво посмотреть на факты и начать все сначала.
Циничный убийца Долинин — как ни крути, убийца безумный. Тогда, на дороге, Ефим произвел на него впечатление человека совершенно невменяемого. И еще… да, да, человека, только что пробудившегося от глубокого сна. А на преступника совсем не походил. Но потом появились новые факты, утверждающие, что Долинин — преступник. Тогда, на дороге, он поверил в его безумие, а потом точно так же в его преступность. Чему же теперь верить, на чем остановиться?
На обоих этих вариантах. Он и преступник, он же и сумасшедший. Раздвоение личности — вот в чем, вероятно, все дело. Обе половины разумны в своем безумии, обе безумны, как бы разумно ни действовали. В таком случае и сообщники возможны, и рассчитанные действия. Преступная суть преобладает над второй, кающейся, и наступает искупление — синдром больной совести. Он желает облегчить страдания, желает все исправить. И наводит сам на себя частного детектива. И значит, с ним можно сговориться, когда он в состоянии раскаяния. Уловить момент и попытаться воздействовать.
Да, только как уловить, как понять? И сколько времени на это уйдет, не будет ли слишком поздно? И еще — одним им не справиться, здесь нужен специалист.
Специалиста он сегодня же дожмет. Вот только дождется Дениса и сразу поедет. Кстати, что-то тот задерживается, вовсю седьмой час. И Венька не перезванивает. Узнал, что все плохо, и теперь тянет время, боится расстроить? Перезвонить, что ли, самому?
Но перезвонить Андрей не успел, телефон вспыхнул синим, заиграл долгожданный марш из «Щелкунчика» — Вениамин.
— Вторая, положительный! — радостно проорал он без всяких предисловий. — Версия провалилась! Можешь успокоиться. С этой стороны Антоше ничего не грозит.
Денис опоздал на полтора часа. Андрей уже весь извелся, представляя, что могло случиться, а тот попросту проспал — оставил телефон в кармане куртки в прихожей и уснул крепким сном. Приехал уже в половине восьмого, виноватый, потерянный, долго извинялся, клялся, что такого не повторится никогда, но Никитину от этого было не легче. К психиатру он планировал подъехать не позже семи и теперь, если опоздает, до понедельника вряд ли сможет с ним связаться. А связаться нужно было обязательно.
Наскоро пересказав нерадивому своему работнику всю информацию, полученную в его отсутствие, и снабдив необходимыми инструкциями, Андрей направился в клинику кружным путем, потому что так все равно получалось быстрее, чем через центр, — в это время там всегда пробки. Он очень спешил, досадовал на Дениса, злился, что приходится делать такой крюк, а тут еще позвонил Бородин. Это было так некстати, что Андрей сначала хотел даже не отвечать, но потом испугался: вдруг что-то случилось с Сашенькой или Настей и Бородин каким-то образом об этом первым узнал?
— Привет, Илья, — начал он спокойно, стараясь не расклеиваться раньше времени, успокаивая самого себя: полтора часа назад он разговаривал с Настей, и все было нормально, просто Бородину не терпится заполучить обещанное пиво, просто не хочется в одиночестве проводить субботний вечер, просто… ну, в конце концов, почему бы ему просто так не позвонить? — Чего названиваешь? Пива хочешь?
— Привет, Андрюха! — Голос Бородина был озабоченным и каким-то пришибленным — неужели действительно?… — Какое уж тут пиво! — Он немного помолчал, сердито сопя в трубку — ну, чего тянет? Рубил бы уж! — Ты сейчас где?
— Еду в… — Андрей осекся, вспомнив, что Бородина нельзя посвящать, — по одному делу, в общем, еду. Что-то случилось?
— Случилось. — Илья опять замолчал и запыхтел. — Такое случилось, что лучше ты остановись, припаркуйся где-нибудь, если можешь.
Андрей затормозил прямо на обочине дороги, благо улица была совсем уж тихая, с односторонним движением, — с ним сделалось что-то вроде мини-обморока.
— Что?! — мужественно борясь с дурнотой и надвигающимся кошмаром, выкрикнул он.
— Посохова убита.
Посохова? Какая Посохова? При чем здесь какая-то Посохова? А впрочем, фамилия знакомая, да, да, знакомая. Обезумевшее сознание вдруг выдвинуло ложную версию: Посохова — девичья фамилия Насти.
— Посохова? — переспросил Андрей, надеясь на разоблачение.
— Посохова! — неизвестно почему рассердился Бородин. — Что с тобой? Посохова Ирина Семеновна, воспитательница детского сада, в котором…
— Ах да! — Андрей рассмеялся счастливым смехом с примесью истерики: ужас рассеялся, ужас развеялся, боже мой, как хорошо!
— Ты что, Андрюха, пьяный, что ли? — уже не на шутку рассердился Бородин, но Андрей все смеялся и никак не мог остановиться: Посохова, чужая Посохова, она не имеет к нему никакого отношения, не касается его эта беда, совсем не касается.
— Трезвый, Илюха, трезвый, но ужасно хотел бы напиться, ты не представляешь!
— Ты издеваешься?! — прорычал окончательно взбешенный Бородин и отключился.
А Никитин еще долго не мог прийти в себя, позвонил Насте, поговорил с Татьяной, попросил, чтобы поднесли к телефону Сашеньку. И только когда абсолютно уверился, что беда его миновала, начал соображать здраво, раскаялся за свою неуместную радость, понял, что на самом деле произошло, — и вдруг впал в другую крайность: обвинил себя в смерти Ирины и ужасно расстроился.
В самом деле, кто же еще виноват? Убил ее, конечно, Долинин, а Долинина спровоцировал на убийство он, Андрей, — своим телефонным звонком спровоцировал, сегодняшней ночью, когда просил не совершать новой ошибки. Сам совершил ошибку, не предотвратил преступление, а подтолкнул. Все-таки нужно было учитывать, что имеет дело с психически ненормальным человеком, и разговор такой должен был вести специалист, а вовсе не дилетант. Вот и результат! Он боялся, что Долинин убьет Антошу, а косвенно способствовал тому, что убил воспитательницу Ирину. Перед которой и так виноват, которую и без того обидел. Вероятно, она ничего не имела в виду, когда приглашала к себе, он просто не понял, но поспешил грубо отшить, а теперь… Теперь она убита, и виноват в этом он, только он.
Осознав это все, Андрей перезвонил Бородину — оставалось выяснить, где, когда и при каких обстоятельствах Ирина была убита. Переходя в своих душевных переживаниях из крайности в крайность, Никитин как-то выпустил из виду, что ведь все это время подъезд Долинина оставался под наблюдением, значит, сам, лично Ефим совершить убийство не мог, а если действовал сообщник, то его звонок ни при чем.
— Привет еще раз! — начал Андрей бодро, по-деловому, не давая возможности Бородину разворчаться. — Что там с этой Посоховой?
— Убита выстрелом в голову, — тоже по-деловому, будто ничего между ними не произошло, заговорил Бородин. — У себя в квартире. Сегодня, приблизительно в шесть часов вечера. Заказное убийство. По почерку — Гудини. Кажется, я недавно тебе рассказывал, забыл, в связи с чем.
— Рассказывал, помню — дорогостоящий, крутой профи, неуловимый и все такое.
— Вот-вот!
— А в чем, собственно, состоит его почерк?
— Ну… — Бородин задумался, — на первый взгляд почерк состоит в полном отсутствии почерка, в полной безликости. Все сделано чисто — никогда никаких свидетелей, никаких следов убийцы: ни волоска, ни реснички, ни ниточки — ничего. А между тем убивает он почти всегда с близкого расстояния, единственным выстрелом немного повыше переносицы. Ему каким-то образом удается подойти к жертве чуть ли не вплотную, значит, до последнего момента она, жертва то есть, ни о чем не догадывается или вообще его не видит. Мало того, он проникает в такие места, куда проникнуть абсолютно невозможно: камеры наблюдения, охрана, а ему хоть бы что! Настоящий человек-невидимка.
— Ну, у Посоховой-то ни камер, ни охранников не было, — возразил Андрей.
— У Посоховой не было, а вот полгода назад замочили Монаха в своем собственном доме…
— Это который крутой?
— Ага. Так там этого добра что грязи, и ничего не спасло. Жена из ванной вышла и обнаружила
