— «Вымочить ножки молодого барашка в белом вине…» А как насчет того, чтобы искупать слона в шампанском?
— Ты мне мешаешь!
— Это такой анекдот…
— Знаю! Анекдот твой с огромной бородой.
— Зато смешной. — Андрей пожал плечами. — Это какой классик кино моет бараньи ноги вином? Не Ален Делон, нет?
— Нет! Маргарита Синявская. — Настя перевернула страницу назад и ткнула в фотографию актрисы.
— Маргарита, Маргарита, Маргариточка моя, — все еще кривляясь, пропел Андрей, но вдруг замолчал, отобрал у Насти книгу и уставился на фотографию. — Маргарита Синявская? Где-то я уже слышал…
— Где слышал? Да ведь я тебе рассказывала. Вчера.
— Точно! Журнал! Журнал — вот оно! Журнал! Играет в сериалах, говоришь?
— И в сериалах тоже…
— Да, да, да, ты так именно и сказала! А еще? Что ты сказала еще? Вспомни, Настенька, это важно! Рыжие волосы, черт побери! И имидж… Но нет, в остальном не похожа… Совершенно не похожа! Не может быть…
— Что ты бормочешь? — Настя опять начала сердиться. — На кого не похожа?
— Маргарита, Маргаритка, — не слушая ее, хотя сам просил рассказать, продолжал бормотать Андрей. — Что-то крутится, никак не могу поймать. Маргарита. Актриса. Нет, актриса здесь ни при чем… Хотя… «Кинотрек», журнал. Мы ведь о ней ничего не знаем. Маргарита… Маргариточка, Маргаритка… Цветочек… Цветок…
Fleur! — заорал Андрей дурным голосом. — Fleur! Она Fleur!
— Ну да, это ее сценическое имя. Правда, она редко им пользовалась, в титрах всегда шла как Маргарита Синявская.
— Пользовалась! Вот. Ты вчера говорила что-то о ее гибели?
— Ну да, говорила, только ты не пожелал слушать, стал надо мной смеяться.
— Потому что я идиот! Рассказывай, рассказывай, Настенька!
— Ужасная история, — начала Настя, внимательно наблюдая за Андреем: серьезно он слушает или опять все переведет в шутку? Нет, кажется, ему действительно интересно. — Она погибла в возрасте двадцати семи лет. Несчастный случай. Так потом определили. Ее застрелил муж. На пикнике, в день ее рождения…
— В день рождения?! А кто муж?
— Муж? — Настя нахмурилась, вспоминая. — Не помню, как его звали, владелец какой-то фирмы, что ли…
— Симоненко Тимофей Степанович?
— Кажется, да. Об этом писали. В прошлом году. Татьяна тоже писала. Она была на месте происшествия…
— Татьяна? Она была на той поляне?
— На какой поляне?
— На пикнике?! Черт! Но ведь как все совпало! И все вдруг, неожиданно, в один момент!
— Да, была. А что случилось?
— Не знаю. — Андрей вскочил, пробежался по кухне, снова сел. — Не могу найти связь. Никак не могу! Fleur, пикник, Симоненко, Зимина… Какая между всем этим связь? Почему послали инсценировку его убийства? — Он с силой, кулаком потер лоб. — Не находится! И Вениамина нет, он бы придумал, он бы решил задачу… Вениамин! Пропал. Связь между ним и Симоненко очевидна. Но сначала мы думали, что связь между ним и этой женщиной, Зиминой. Зимина, Вениамин, Симоненко… Пикник, убийство… Зимина была серой и неприметной, но потом зачем-то сменила имидж, и не просто так, а подражая Fleur. Она совсем на нее не похожа, ни капельки. Кто она — родственница? Подруга? Ошалевшая фанатка? Не важно! День рождения… Пикник… Fleur погибла в свой день рождения. Сегодня… Сегодня тринадцатое июня, день рождения Симоненко. Она хочет ему отомстить! Она убьет его на его день рождения! Сегодня! — Андрей опять вскочил, опять пробежался по кухне, сел. — «Эпилог»! Мы думали, это прошлые события. А это будущее… Прологом было убийство актрисы, эпилогом станет убийство ее мужа. Начало и конец. Месть. «Эпилог» — это месть. Все повторится. Пикник повторится… Я не знаю, что делать, Настенька. Я полный дурак. Я опоздал. Потому что дурак. Господи, я не знаю, что делать!
— Но может, еще не поздно? — расстроившись вместе с ним, робко проговорила Настя.
— Который час?
— Половина третьего.
— Не знаю, не знаю. Но можно попробовать! Если только Татьяна дома. Без нее мне не найти это место.
— Я сейчас позвоню.
Татьяна, к счастью, оказалась дома. Выхватив у Насти трубку, Андрей изложил ей суть дела. Договорились, что он за ней заедет и что она никому ни о чем не сообщит из своей журналистской братии.
— Вот еще! — возмутилась Татьяна. — Что я, дура? Такой эксклюзив — и делиться? Ну нет, не дождутся! Давай быстрее, Андрюша, жду!
Глава 10. День рождения
Рана оказалась все же смертельной. И для него, и для меня. Мы умерли, это совершенно очевидно. Но наши неприкаянные души после бесконечных блужданий смогли наконец найти друг друга и обрести покой. И получить прощение. И соединиться, теперь уже навсегда.
Я ходила по этой огромной потусторонней квартире — отражению той, в которой мы когда-то жили, и пыталась заново привыкнуть, прочувствовать: вдыхала запахи, осязала предметы, сопоставляла эти призрачные образы с живыми образами моей утраченной памяти. А он со мной заново знакомился: вдыхал мой запах, осязал мое тело — легчайшими, осторожными прикосновениями. Лицо его искажалось болью мучительной нежности. Я желала принять его боль на себя. Хоть часть его боли. И протягивала руку, чтобы поддержать, чтобы он знал: я здесь, с ним, я больше никогда не исчезну, я больше не причиню ему зла. Он с жадностью хватал мою руку, но тут же, словно опомнившись, улыбался, извиняясь, и почти невесомо касался губами ладони.
А потом мы пили чай из нереально тонких и легких фарфоровых чашек — чай, просвечивая сквозь прозрачные стенки, казался призрачным. И серебряное кружево вазочки тоже. И конфетные обертки, лунно блестевшие в свете лампы. И было странно, что горят не свечи, а обыкновенный электрический свет. Их зыбкий огонь подошел бы больше к нашему безмолвному разговору двух теней: я смотрю на него — он улыбается, печально и безнадежно влюбленно, он смотрит на меня — я улыбаюсь, раненная его болью, потрясенная до глубины души его любовью, прощенная и простившая себя. Ночь тихо длится. Нора свернулась на своей подстилке и не обращает на нас никакого внимания. Я поднимаюсь, собираю чашки. Ночь подходит к концу. Иду на кухню, включаю воду, подставляю руки под теплую струю. Я счастлива и спокойна, но отчего-то хочется плакать. Губка скользит по тончайшему прозрачному фарфору, руки дрожат, набегают слезы — только бы не разбить, не разбить. Все хорошо, я ведь счастлива.
Не слышу, как он подходит сзади, но, наверное, знаю, потому что с размаху утыкаюсь мокрым лицом в его плечо. Он берет из моих рук недомытую чашку, ставит на стол рядом с раковиной, осторожно поднимает меня, несет на руках. Закрываю глаза, мы проплываем по коридору, дальше, дальше, в неизвестную даль. Голова кружится, движение укачивает — я маленькая и слабая в надежных, сильных руках. Движение укачивает… Движение обретает ритм, мы движемся вместе, подчиняясь единому ритму, два призрачных
