Продолжим. Красота неизменна? Чушь! — Глаза его сверкнули. — Понятие красоты заложено в нас, а мы, слава Богу, — он забелил чай молоком, — постоянством никогда не отличались. Я имею в виду человечество, о котором Гюстав Флобер высказал прелюбопытнейшую мысль. Сейчас я ее процитирую. — Поднятый палец призывал к максимальному вниманию. — «По мере того, как человечество совершенствуется, человек деградирует».
Взгляд хозяина выразил одобрение сосредоточенности гостя.
—
И мне, как психиатру, это особенно ясно видно. Язычество — христианство — хамство! Вот три главные стадии в развитии обожаемого нами человечества. В общем- то, идея счастья — почти единственная причина наших бед. И знаете, почему?
Климов пожал плечами.
—
Да потому, что на шахматном поле жизни всегда соперничали и будут противостоять друг другу фигуры нападения и фигуры защиты. Жаль, но это так. И в общем масштабе, и применительно к ограблению моей квартиры. В данном случае преступник, лицо нам неизвестное, является фигурой нападения, а вы, следователь, я правильно вас называю? — Климов кивнул: можно и так. — Вы предстаете в роли противоположной, являясь фигурой защиты…
Создавалось впечатление, что чем больше он волнуется, тем вежливее становится его голос.
—
Согласен, но с поправкой, — допил чай Климов и поднялся из-за стола. — Фигурой защиты, как я понимаю, становится преступник. Совершив кражу или убийство, он пытается сохранить тайну своего «я», свою жизнь и свободу. Он хитрит, изворачивается, уходит от возмездия и очень часто использует прием подмены, выдвигая на первый план еще одну фигуру, которая, в свою очередь, так же выполняет защитную роль. И тогда мы имеем дело с вариантом двойной страховки.
—
Двойной защиты?
—
Да. И я, как следователь, — помогая Озадовскому убрать посуду со стола, продолжил Климов, — становлюсь фигурой нападения, не даю преступнику покоя, дышу у него за спиной, гоню и настигаю.
—
Всегда?
Вопрос, как подножка бегущему в темноте… Сразу оказываешься поверженным, шмякнувшимся со всего маху о землю.
—
Нет, конечно, — не стал кривить душой Климов и, глядя, как ловко управляется на кухне Иннокентий Саввович, подумал, что если одинокий мужчина умеет поддерживать в своем жилище безупречный порядок, женщина, решившаяся выйти за него замуж, очень рискует: умение вести хозяйство может стать серьезной помехой для совместной жизни.
—
Вот видите, — вытирая руки полотенцем, с каким-то внутренним подъемом сказал Озадовский, — не всегда. И я чрезвычайно признателен вам за откровенность. Тайное имеет право на существование, но при одном условии…
—
Что оно не будет предано огласке.
—
Совершенно верно! — воскликнул он, обрадованный тем, что собеседник его отлично понимает. — Если выполняется это условие. Но я, в свою очередь, тоже поделюсь с вами секретом. Вернемтесь-ка в библиотеку.
Усевшись в кресло напротив Климова, он выбил трубку в массивную пепельницу, сделанную из панциря диковинного краба, и, захватив щепотку табака, закинул ногу на ногу.
Климов отметил про себя, что курил хозяин дома часто, если не сказать, непрерывно.
—
Итак, о наших с вами тайнах, — понюхал табак Озадовский и стал набивать трубку. — О профессиональных секретах. Так вот. Если кто и боится проявления нормальных человеческих желаний и наклонностей, так это психиатры. Да, да! Не смотрите на меня, пожалуйста, как на провокатора. Всеми доступными нам способами мы стараемся эти желания загнать поглубже внутрь, сломать, отшлифовать, чтобы вместо краеугольных камней личности живые волны мира перекатывали с боку на бок простые голыши. Обыкновенные береговые камни.
—
Круглые и гладкие, точно булыжники?
Это уже было настоящим откровением.
—
Вы удивлены?
—
Признаться, да.
—
Я сам немало удивлен и огорчен своим открытием. Но жизнь прошла, а перед ликом вечности лукавить грех. Ведь чем мы занимаемся? Толкованием поступков, мыслей, настроений, а толкования всегда превратны, однозначна лишь истина. И заключается она в конкретном человеке, даже если это преступник, то бишь фигура защиты, как мы условились его именовать.
Климову польстило такое уточнение. Получалось так, что в их «ученом» споре он одержал победу. Хоть маленькую, но…
—
Иннокентий Саввович…
—
Я слушаю.
—
Вы не могли бы, в двух словах, пересказать сюжет украденной у вас книги?
—
«Магии и медицины»?
—
Да. Почему ее искала инквизиция?
Озадовский на какое-то мгновение задумался, потом зажал трубку в зубах, потянулся за спичечным коробком. Взяв его со стола, достал спичку, чиркнул. Держа ее на весу и глядя на колеблющийся язычок пламени, ответил:
—
У книги не может быть только один сюжет. Так не бывает.
Климов смутился.
—
Может, я коряво выразился…
—
Ничего, я это к слову.
Прикуривая, Озадовский смежил веки, и стало видно, как дрожат его ресницы. Глубоко и жадно затянувшись, он выдохнул дым и откинулся в кресле.
Возникла небольшая пауза.
Климов заметил за ним привычку дожигать спичку до конца и в тот момент, когда он перехватил ее за сгоревшую, истонченно-скрученнуто часть, изменил вопрос:
—
Я хочу понять, кому она нужна сейчас? Ведь эта книга…
—
Вы хотите сказать, книга прошлого?
—
Да.
Черный, догоревший остов спички был опущен в пепельницу.
Озадовский улыбнулся.
—
Не страшитесь власти прошлого, каким бы оно ни было, оно вас не обманет, чего нельзя сказать о будущем. А книга… На чей-то взгляд, она ничто иное, как средневековые поверья, ужасы и бредни, а при внимательном прочтении становится понятно, что ужас наш проистекает целиком из неизвестности.
—
В каком смысле?
—
Мы просто не осведомлены о жизни вообще.
—
В масштабе вселенной?
—
Если хотите, так. У нас до сих пор нет критериев, согласно которым можно отделить живую природу от мертвой.
—
То есть, ни идеалисты…
—
…Ни материалисты истины не знают. А эта книга, — Озадовский вынул изо рта дымящуюся трубку и, наклонившись вперед, в упор посмотрел на Климова, — дает ключ к распознанию живой природы, а применительно к людскому бытию, содержит тайны психогнозии…
—
А что это такое?
—
Особенные знания, благодаря которым используется психика другого
Вы читаете Самый длинный месяц
