человека.
—
В своих целях?
—
Да.
Сказано это было с такой гипнотической силой, что Климова пробрал холодный трепет. И почему-то страшно потянуло оглянуться. Он еле справился с этим желанием. С этим своим… Своим? А может быть, как раз наоборот? «И что я потеряю, если оглянусь?» — Мысли его стали путаться, тесниться, ускользать. — «Возьму и оглянусь. Что здесь такого? Мало ли причин… Не все ведь поддается точному определению.»
От внутренней борьбы у него пот холодный потек меж лопаток. Чушь какая-то!
И чья-то властная настойчивая сила повернула его голову назад.
Стены, отделявшие библиотеку от кухни, исчезли, их не было, да и кухни в ее обычном понимании не существовало… В воздухе висели чашки с торчащими в них мельхиоровыми ложечками, сахарница, блюдце с сервелатом… Красивый букет хризантем в хрустальной вазе. Цветы крупные, просто огромные, неизъяснимо чудные… Хотелось их прижать к лицу… А за ними, во дворе кооперативного дома злобно орали, взмахивая крыльями и наскакивая друг на дружку, береговые чайки, собиравшиеся по утрам возле мусорных ящиков. Дождь перестал. В лужах сверкало солнце, и растленно- хамские глаза ангорской кошки, сидевшей на лавочке возле подъезда, презрительно сощурились при виде Климова. Это уже слишком! Он резко наклонился, и та, мяукнув, спрыгнула на землю. Видит Бог, сделала она — а может, это кот? — тогда сделал он это с какой-то гнусной сутенерской ухмылочкой… Климов заозирался: какое утро? Откуда солнце? Уже, наверное, полдень… Что с ним происходит? Ничего… Он должен ехать в психбольницу… Это бзик, заскок… Не выспался как следует. Банальнейшее переутомление…
«Кто много видит, тех стремятся ослепить».
Чей это голос?
Климов яростно потер виски.
—
Очнулись?
Хозяин дома сидел в той же позе, держа дымящуюся трубку в руке и подавшись вперед, но участливый тон вопроса не мог скрыть торжествующей окраски голоса, словно профессорского сердца коснулась никому не ведомая радость.
—
Наваждение какое-то, — слабо усмехнулся Климов, хотя намеревался сделать вид, что ничего особенного не произошло. Так, незначительное головокружение по типу гипогликемии.
—
Впечатляет, правда?
По всей видимости, это была старая, испытанная шутка. И реакция гостя пришлась по душе хозяину дома. Но Озадовский опроверг его догадку:
—
Наша работа почти всегда экспромт. Впрочем, как и ваша, так я думаю.
Климову показалось, что он всецело находится в его власти. Еще бы! Всю жизнь изучал медицину и магию. Что ему чужая воля, если он умеет ею управлять. И как только Климов пришел к такому выводу, из кухни пахнуло пушистой среднеазиатской дыней, а на столе, вместо пепельницы появилась роскошная ваза с крупным виноградом.
—
Угощайтесь, пожалуйста.
Климов отрицательно помотал головой.
—
Не хочу.
—
А что же вы хотите?
—
Ничего.
—
Неправда. Вы пришли узнать, кто убирает дом, кто у меня бывает, кто готовит мне еду? Я не ошибся?
—
Нет.
Ваза с виноградом исчезла, но запах дыни остался. Климову впервые стало страшно. Теперь не он, его допрашивали. Четко, жестко, деловито.
Поглощенный мыслью о том, что он стал жертвой изощренного гипноза, Климов сделал над собой усилие и попытался встать, но рука Озадовского мягко, властно, успокаивающе легла на его плечо.
«Когда он успел встать?» — подневольно изумился Климов, и то обстоятельство, что собственное тело и мысли неподвластны ему, подействовало на него удручающе.
—
Вы когда-нибудь пробовали повесить кошку?
—
Нет.
—
А я вот знаю. Неимоверно трудно. Чувство надвигающейся смерти озлобляет ее, и она загодя бросается на вас. Не убегает, нет, как прочее зверье, а целит выцарапать глаза… Не говоря уже о том, что она с сатанинской ловкостью высвобождает голову из петли, как ее ни вешай.
—
Это вы к чему?
Сложный запах табака и хризантем вытеснил из комнаты безумный запах дыни.
—
А к тому, что человек, укравший мою книгу…
—
Чует смерть?
Климов и не заметил, как к нему возвратилось сознание.
Хозяин дома сидел на своем месте, в кресле, покуривая трубку, и в его взгляде не было ничего сверхестественного, потустороннего.
—
Вы угадали: чует. Мало того, он способен убить.
—
Кого-нибудь подозреваете?
Наступил момент, ради которого он и пришел сюда.
—
Трудно сказать.
(Чего он мямлит?)
—
И все-таки.
—
Однажды, — Озадовский покрутил на столе панцирь краба, — я имел неосторожность пригласить к себе сотрудников… Был какой-то юбилей, уже не помню… в общем, кафедральные работники пришли ко мне домой… Ах, да! — оставил он в покое пепельницу, — в Лондоне издали мою монографию… И вот жена…
—
Это в каком году? — с назойливым любопытством тупицы спросил Климов, и Озадовский поморщился:
—
Дайте подумать. Чтобы не ввести вас в заблуждение… Семь лет назад.
—
И ваша жена…
—
Похвасталась редчайшей книгой.
—
И ее секретами?
—
К несчастью.
Записав фамилии гостей, приходивших к Озадовскому на юбилейный ужин, Климов выделил для себя Задереева.
—
А стоматолог как тут очутился? Среди психиатров?
Озадовский смущенно кашлянул, погладил подлокотник
кресла и ответил:
—
Видите ли, у жены были плохие зубы, ну и…
—
Понимаю.
—
С тех пор я никого к себе не приглашал.
Климов не поверил.
—
Так-таки и никого?
Озадовский вынул изо рта трубку, которая давно погасла и задумчиво коснулся
Вы читаете Самый длинный месяц
