Самый длинный месяц

чубуком надбровья.

—

Пожалуй, приходил… Семен Петрович.

—

Кто такой?

—

Лифтер… Помочь расставить мебель. Кстати, эти полки делал он.

—

Хороший мастер, — оценил работу Климов. Книжные тома подписных изданий стройными рядами помещались на искусно сделанных полках темного дерева.

—

Заметьте, все под старину.

Климов кивнул. Замок профессорской квартиры открыли настолько тщательно подогнанным ключом, что эксперты в один голос утверждали о ювелирном мастерстве того, кто подгонял.

В прихожей, собираясь уходить, Климов небрежно спросил:

—

А почему, когда я оглянулся, я не увидел стен, да и вообще… Там было утро, солнце, все такое крупное?

—

А кошка, кошка вам понравилась?

—

Ужаснейшая тварь! И этот взгляд… какой-то…

—

Хамский?

—

Да.

—

И дьявольски порочный?

—

Близко к этому.

—

Вы понимаете, — Озадовский коснулся его плеча, — я в это мгновение думал об одной санитарке, работающей у меня на кафедре: миловидна, хитра и не больше. Хотя на язычок остра. Так вот… Не знаю, как бы это правильней определить… Порой она бывает агрессивно-угодлива и, простите за нескромность, так чувственно-жеманна, похотлива. Поговаривают…

—

Что? — насторожился Климов, хотя никакой связи санитарки с кошкой пока не улавливал.

—

У нее… в некотором роде… роман со стоматологом. Наверное, это все и спроецировалось в вашем сознании.

—

В моем?

—

Ну да. Я индуцировал вам наваждение. А утро, солнце… это объяснимо: я постарался вызвать лишь приятные ассоциации.

Климову сразу вспомнилось сегодняшнее утро, когда он решил пройтись пешком, и облегченно вздохнул. Значит, никакого заскока у него нет, а в психбольницу потянуло оттого, что Озадовский в тот момент подумал о какой-то санитарке.

—

А почему все было таким крупным? Особенно цветы?

Он уже не сомневался в своей психике.

—

Все дело в том, что, когда останавливается время, детали мира укрупняются.

—

Понятно…

Климову захотелось попросить хотя бы на ночь книгу Карлейля «Этика жизни», но вслух он спросил совсем иное:

—

Скажите, а вы сами…

—

Что?

— Корыстно чужой психикой не пользуетесь?

Хозяин дома рассмеялся.

—

Ох, Юрий Васильевич! И все-то вы хотите знать, и все- то вам скажи.

—

Такая работа.

—

Нет. — Лицо Озадовского внезапно потемнело, даже посуровело. — Здесь дело чести. Клятва Гиппократа: «Клянусь Аполлоном — врачом, Асклепием, Гигией и Панаксеей… всеми богами и богинями, беря их в свидетели… Чисто и непорочно проводить свою жизнь и свое искусство…»

Расстались они почти друзьями.

Глава 12

Крупную, угадываемую издали фигуру подполковника Шрамко он заметил в конце коридора, как только поднялся к себе на этаж. Тот шел ему навстречу.

—

Зайди ко мне с Гульновым, — ответив на климовское приветствие, озабоченно сказал он и быстрым своим шагом направился дальше.

Распоряжение отдано, надо выполнять. Хотя Климов мог вообще не появляться на работе: у него отгул. Но пререкаться не стал. Служба в милиции даже словоохотливых делает молчунами.

В кабинете его ждал Андрей. В его воспаленных бессонницей глазах играл огонек самодовольства.

Климов бросил свою тощую папку на стол, прихлопнул ее ладонью.

—

И ты тут? Соскучился по нервотрепке?

Кажется, он вложил в свой голос чересчур много энергии, потому что Андрей недоуменно заморгал:

—

А что такое?

—

Начальство вызывает. Оно, видите ли, знать не знает, что у нас с тобой отгул.

—

Не может без нас жить, — сочувствующе-ироничным тоном произнес Андрей и поднялся, чтобы идти. В эту секунду звякнул телефон.

Климов снял трубку.

Отведя потянувшуюся к ней руку Андрея в сторону, он раздраженно бросил:

—

Да! Я слушаю.

Звонила Легостаева. Дрожаще-мягким голосом она позволила себе узнать, «нет ли каких вестей?»

—

Я себе места не нахожу…

Ах, с каким бы удовольствием Климов швырнул трубку на рычаг, но воспитание не позволяло. Он едва сдержался, чтоб не нагрубить.

—

Елена Константиновна, я попрошу об одолжении: не дергайте меня по пустякам!' Договорились? До свидания.

От холода собственных слов у него даже заломило в груди. Чтоб как-то полегчало, он потер ее рукой.

—

Пошли.

Андрей пропустил его вперед и, нагоняя в коридоре, понимающе спросил:

—

Легостаева?

—

Она.

—

Неугомонная женщина.

—

Да уж душу вынет.

В каждом деле, которым занимаешься с полной отдачей сил, волей-неволей оставляешь часть своей жизни.

Пытаясь угадать, зачем они понадобились начальству, Климов не удержался от сарказма: