Потом были два километра позора. Меня вели по улицам, подбадривая пинками и рассказом о том, где и, главное, с какой пользой я проведу ближайшие пятнадцать лет. При виде КПЗ меня объяла тоска. А вам никогда не приходилось проводить время в большой желтой канистре с надписью «Молоко»? За мной захлопнули крышку. Внутри этого гроба можно было только сидеть или лежать. Единственное развлечение – вырезанное в боку канистры окошко, дававшее обзор для одного глаза.
Часов через несколько меня, упарившегося в собственном соку, из канистры вынули и доставили к оперу, который вел дело. Фамилия у опера была – Гвоздодер. Без лишних слов он выложил передо мной ножик и спросил, узнаю ли я его. Я, тоже без лишних слов, ножик узнал. Еще бы – на нем мои инициалы моею же рукой вырезаны – «МХ». При всем желании не отопрешься. Следующий вопрос опера с какой-то даже изощренной плавностью вытекал из первого. «Итак, вы признаетесь в том, что зарезали этим ножом своего приятеля?» – «А из чего это следует?» – раздраженно вибрируя голосом, поинтересовался я. «Из показаний свидетелей. Несколько человек заявили, что ночью из вашего дома раздавались пьяные вопли. Потом вас вдвоем видели возле дома. Один из свидетелей утверждает, что вы устроили драку и выкрикивали взаимные угрозы. Думаю, по пьяной лавочке вы даже не поняли, что совершили, вернулись в дом и завалились спать». Я внезапно разозлился. «Если ваши свидетели могли принять песню за пьяные вопли, то их показаниям красная цена – ржавая крышка». – «Ваша версия?» Опер закурил вонючий бычок без фильтра и дыхнул дымом мне в лицо. По его роже было видно: он настолько уверен в себе и в исходе дела, что ему даже ломать меня не нужно. А вонючий дым в глаза – просто многолетняя привычка, один из способов взаимодействия с подозреваемыми. «Мы ловили мою галлюцинацию». Опер не отреагировал. Для него такая версия была явно неубедительна и бездоказательна. «Черная рука украла со стола через окно мой нож. Мы пошли ловить ее. Может, и кричали что-нибудь при этом. Я пошел ловить в одну сторону, Харитон в другую. Кажется, потом мы столкнулись и упали. Но мы не дрались, это просто глупо. Я требую дать мне адвоката». Опер вдруг улыбнулся. Я посмотрел ему в глаза и похолодел. В его взгляде явственно и с подробностями разворачивалась вся картина моего преступления. «Значит, вы увидели руку, взявшую со стола нож. После этого вы оба вышли из дома, чтобы поймать ее. Вы выкрикивали угрозы, чем привели себя в возбужденное состояние. К тому же были хорошо разогреты алкоголем. Следите за моей мыслью? Набегавшись вокруг дома, вы столкнулись в темноте и упали. В этот момент вы подумали, что поймали свою галлюцинацию и ударили ее несколько раз, чтобы неповадно было. И даже не заметили, как испачкались в крови». Опер небрежно махнул рукой на мою рубашку. В канистре я несколько часов ломал голову, откуда на мне эти бурые пятна. Та легкость, почти виртуозность, с какой Гвоздодер объяснил их происхождение, потрясла меня до глубины души. «Ведь на самом деле рука, взявшая нож со стола, была вашей». – «Идите вы к черту!» – рявкнул я. «Меньше надо пить!» – грохнул в ответ опер и вбуравился в меня острыми зрачками. Как деревянный кол в вампира. «Я не убивал». – «А откуда вам это знать?» Нежный поворот вбитого в меня кола. Действительно, я же был вдребезги. А на пьяного как на мертвого – можно валить все. Я даже сам себе в такой ситуации верить не могу. Не могу? А вот хренушки. Моя совесть молчала как убитая (а уж ее-то я точно не убивал). Совершенно ясно помню, что рука была в черной перчатке. У меня таких никогда не водилось. У Харитона и подавно, он же художник, ему надо мир кожей чувствовать. Надо было.
В общем подписывать всю эту ахинею я отказался. Меня опять воткнули в канистру и велели размышлять о моем неправильном поведении. Вечером открыли люк, сунули в руки пожрать. Вывод был ясный, как взор любимой: меня подставили. Мешать я никому не мог, недруги, конечно, были, но смертельных – отродясь. Я перебирал всех, кому мог когда-либо нечаянно отдавить ногу или любимую мозоль. Пока не сообразил, что это верх самомнения. Если не сказать тщеславия. Почему я решил, что, убивая Харитона, целили в меня? Мое подсознание без колебаний приняло это как факт. Может быть, так я пытался избежать угрызений совести за то, что зарезали не меня, а моего безобидного, затюканного жизнью друга? За то, что я, с моей инстинктивной тягой к подвигам, не сумел помешать этому? Или это Харитон успел внушить мне чувство во-от такой моей особости, что я просто пытаюсь ей соответствовать, даже в этой пиковой ситуации? Если уж значимость человека определяется тем, сколько у него врагов и степенью их опасности, то… бла-бла-бла. При чем тут вообще Харитон. Нет, ничего он мне не внушал. Я же волк-одиночка, мне положено быть не таким как все. Стоять на виду у толпы, но сильно в стороне. Мое одиночество для них недосягаемо, и никто не знает, чего оно стоит мне…
Ну вот, самому себе начал плакаться в жилетку. Оно вроде бы и понятно. Укатали сивку крутые горки. Ну очень крутые. Нет, так дело не пойдет. Я теперь как никогда нужен себе сильным, свежим и не помятым. Никто другой меня из дерьма не вытащит. Я улегся на дно канистры, положил под голову руку и заказал себе красивый, волнующий, немножко адреналиновый сон. Угадайте, чем мы с Маркой в нем занимались.
***
Утром после дрянной каши на руки мне опять надели веревку и куда-то повели. Далеко и со всеми предосторожностями, положенными при конвоировании особо опасных преступников. Спрашивать, конечно, было бессмысленно, не стал я нарываться на лишние грубости. Но чем дальше, тем дорога делалась интересней. Спальные трущобы остались далеко сзади, по ухоженным улицам шуршал деловито-суетливый средний класс. Впереди торчали высокие крыши вип-района. Не доходя до него, мы повернули в сторону делового центра. От вип-рая он отличался тем, что заржавленные вагоны, автобусы и машины здесь были отделаны не под квартиры, а исключительно под офисы. Щупальце Цивилизации, пробующей на вкус нашу территорию. Геракл, разрывающий пасть кому-то там.
Попетляв, два моих конвоира остановились возле черного «лендкрузера», недавно покрашенного, с затемненными стеклами. Охранник в галстуке доложил через окошко. Дверца за мной закрылась, трое братцев-кроликов остались снаружи.
