Сердце не камень

наверняка не заставит себя ждать. И правда:

— Это роман о любви?

— …

— Ты не хочешь о нем говорить? Честное слово, я никому не скажу. Никому.

— …

— Автобиографический?

— …

— Говори, не стесняйся. Там полно секса, держу пари. Насколько я тебя знаю, ты не можешь писать ни о чем, кроме секса и постели.

— …

— Мне плевать, я расскажу всем, что ты пишешь отвратительную книжку, полную порнографии, членов, спермы, которая сочится отовсюду, настоящий ужас, и что ты туда поместил кучу народу, и всех можно легко узнать, начиная с твоей драгоценной Элоди Брантом, почтенного преподавателя нашего почтенного лицея…

На этот раз ее ядовитое очарование не действует. На моем спокойном лице сияет безмятежная улыбка, означающая 'говори что хочешь…'. Она поднимается, она едва притронулась к чаю. Она говорит: 'Привет, бедолага!', она хлопает дверью, она ушла.

Как бы ее раз десять не изнасиловали из-за ее прикида, пока она дойдет до метро… Может быть, я должен был бы ее проводить? Ох, ну и дерьмо!

У меня испортилось настроение. Из-за Стефани?

Может быть… Но нет, это же просто ребячество, размолвка маленьких самочек, которые ссорятся из- за мальчиков в кафешках, в общем типичные 'Элен и ребята'. Однако осталось неприятное чувство, смутное недовольство. Я причинил ей боль, вот что, а это я плохо перено­шу. Не оттого что отказал в том, Чего она добивалась, но оттого что вышел победителем в схватке. Мне понятна ее коварная игра сеятельницы раздора, но вопреки уверенности, что поступил так, как надо, я не могу отделаться от неприятного чувства, что одержал верх. Когда один выигрывает, другой теряет. Жаль. Победа мне горька, потому что есть проигравший. Я почти предпочел бы проиграть. Такой уж я. Кро­лик, который, убежав от волка, ему же сочувствует.

Мое стремление писать упало до нуля. Я томлюсь желанием разобраться во всем. Плохой знак. Я веду такую жизнь, которую любой здравомыслящий человек назвал бы дурацкой жизнью, но я так не считаю. Хотя бывают моменты…

Как сейчас, например. Тяжело жить на обочине. Даже когда знаешь, что не сможешь жить, как люди. Я ее уже пробовал, прямую линию. Ужасно. Как они могут?.. У моей жизни нет ни головы, ни хвоста, но ведь игра как раз в том и состоит, чтобы идти от головы до хвоста, собирая очки, это называется 'продвигаться вперед', а в конце получить оценку 'до конца выполненного долга'. Для кого? Для чего? Для богов, которых люди себе сами изобретают, чтобы было кого бояться и перед кем отчитываться? Для внутреннего бога, которого они называют 'совесть', 'честь', 'гордость', 'чувство долга', 'соперничество', 'жертвенность?'… Для того, чтобы их детишки, эти капельки спермы, рассеянные по всему свету, гордились ими, когда их самих уже не будет? Для того, чтобы удивлять потомков? Для… для… Их жизнь — это игра в 'гусёк', с той только разницей, что последняя клеточка, клеточка победителя, является также и гробовой… Можете вы представить себе, олухи, что вас здесь уже не будет, чтобы насладиться зрелищем? Нет, они не могут. Они изобретают себе бессмертную душу, дабы избежать необходимости смотреть в лицо костлявой… О, как легко их одурачить! Они сами только того и хотят, они боятся, это малые дети, заблудившиеся в темном лесу. Тем лучше для них, если они могут лгать себе и верить в собственную ложь или в ту ложь, которую им внушают. Тем хуже для меня, раз я на это не способен.

Но у меня есть то, чего нет у них. То, чего они не могут иметь. Это постоянное восхищение, это безумное желание, ненасытное, всегда наготове, питающееся почти ничем, способное закатить целый пир из-за одной улыбки, возносящее восторги до самого неба из-за одного только предчувствия сближения. Моя мания — мистическая любовь к женственности. Для них это невозможно. Погружение в манию пугает. И все же дьявольская пропасть их притягивает, завораживает. В мужской компании говорят только о сексе, шутят только на тему секса. Для того чтобы заговорить дьявола.

Они бросаются на эрзацы: честолюбие, деньги, могущество, работа, враг, которого нужно ненавидеть, дети, которых надо растить, искусство, спорт, коллекционирование марок, проститутка, когда становится невтерпеж… Чтоб они сдохли! Впрочем, они так и делают с моего или без моего на то разрешения. И украшают гирляндами всю свою нескончаемую агонию.

Я знаю, что у меня мания, не что иное, как мания. Что я без всякого сомнения ненормальный — что- то не развилось в складках моего мозга,' что-то гипертрофировалось до уровня мании. Или это произошло в раннем детстве, как сказала бы Бернадетта, которая была психоаналитиком, которую я любил безумно — умею ли я любить по-другому? — которая вышла замуж за последователя модной психоаналитической теории Лакана и гребет деньги лопатой. Бернадетта, которую я все еще люблю — и никогда не разлюблю — и которая… который… уф, хватит.

Раз мания есть, я пользуюсь ею на полную катушку. Она греет меня и веселит. Конечно, ей я обязан множеством неприятностей и все еще кровоточащими ранами, но насколько же больше было небесных мгно­вений! Взять хотя бы это чувство погруженности по самую шею в целый океан женщин, причем в каждое мгновение на этой планете! Два с половиной миллиарда женщин! Какое счастье!

Тогда что же мне мешает? Какой тайный недруг портит мне настроение и пачкает радость жизни? Посмотрим…

Я люблю Элоди. Я люблю Лизон. О, как я их люблю! Я спрашиваю себя, люблю ли я Женевьеву… Конечно я ее люблю! Поправде, я готов любить, любить настоящей любовью всех тех женщин, с кем мнеданосблизиться… Но к чему же я иду таким образом? Не все же какЛизон.Например, Элоди… Она не знает, что в моей жизни есть Лизон.Из-за этого мне приходится хитрить, лгать ей, как законной жене. Как во времена Агаты. Это было трудно! Но боже мой, как удается другим, не таким, как я, нормальным, довольствоваться только своей женой и не замечать других? Значит, любовь к одной женщине делает ихслепыми? Это фокусируетих зрениев узкий пучок, нацеленный наединственнуюцель? А тогда, значит, у меня глаза как у мухи, фасеточные глаза,улавливающие пространство целиком?

Им случается на короткий срок отклониться на волосок от лазерного луча и заметить второй женский объект, блуждающий в межзвездной пустоте. Им случается почувствовать укусы великойвселенскойпохоти, и тогда они срываются, ломают все в конюшне и скачут галопом к сказочной цели. Но им дано только сменить кобылицу и кормушку, они поправляют шоры, и все начинается сначала, мир исчезает.

Как любовь к одной женщине может сделать слепым по отношению к другим? Я не говорю о литературе в духе романтизма. Гюго и прочие воспевали любовь с первого взгляда, любовь навеки, предначертанную свыше, Козетту и Мариуса, всю эту лирику, но ведь в жизни папаша Гюго бросался, как петух, за каждой юбкой и влюблялся направо и налево. Литература, ты большая лгунья! И как будто случайно этот ро­мантический миф о единственной любви свирепствует на христианс­кой части планеты, там, где догма предписывает строгую моногамию и клеймит адюльтер как отвратительное преступление. Нуда ладно, я же ненормальный, я вижу все искаженным из-за моей аномалии, не правда ли?

Все же я хотел бы, чтобы мне объяснили, как же они устраиваются, эти нормальные. Одна- единственная — и точка. Ладно. А других они уже не видят. Очень хорошо. Может, вопрос в железах внутренней секреции? Когда они пусты, женщины исчезают из мира? Они снова начинают возникать, когда поголовье сперматозоидов восстановилось и сиропчик для заселения Земли снова распирает яйца? Это они называют 'зовом сердца', да? Тогда достаточно, чтобы законная супруга (или постоянная подруга) ухитрялась постоянно поддерживать их железы в состоянии пустоты, даже если она не всегда расположена к этому баловству, без ничего ничего и не бывает, опустошенный папаша становится работящим и трудится сверхурочно, чтобы оплатить своей семейке отпуск на Багамах.

Ну а я, даже совершенно пустой, даже с жаром под сорок градусов, я их люблю, я их обожаю, почитаю и желаю их, божественных! В любви существует не только потребность обладать, хотя все ведет к этому, и без черного солнца обладания в конце туннеля не было бы любви. Даже платоническая любовь притягательна для тех, кто ею одержим только из-за того блаженства, которого они себя лишают.