почему, может, от печали, что потерял одну, от волнения, что обрел другую? По обеим причинам, без сомнения… Мы не двигаемся.
Она берет мою голову обеими руками, наклоняется и касается губ своими губами, оказавшимися еще более нежными, чем я мог себе представить. Она освобождается, идет запереть дверь, а я смотрю, как она идет и плачу, на этот раз от счастья. Я говорю:
— А если Лизон…
Она светло улыбается:
— Как будто ты не знаешь, что это самый прекрасный подарок, который мы можем ей сделать!
Она становится на колени у моего изголовья, ее лицо на уровне моего, она смотрит на меня. Она смотрит на меня, и это все. Она наполняет себя мной через глаза, торжественно, пристально, как ребенок, созерцающий новую игрушку, подаренную на Рождество, и не смеющий поверить в свое счастье. Я не знал, что на свете существуют зеленые глаза, в которых столько света. Я теряюсь в них, в этом зеленом океане, я тону в них, растворяюсь. Я принадлежу ей, пусть она делает со мной все, что захочет.
Она касается моего рта беглым поцелуем, затем начинает блуждать по моему лицу приоткрытыми губами, и это изысканно эротичная прогулка, исполненная наивной и страстной чувственности… Не отрывая своего взгляда от моих глаз, с робкой улыбкой, трепещущей в уголках губ, она принимается расстегивать пуговицы на моей рубашке. Ее пальцы неловки. Ее рот блуждает теперь по моей груди, трепет пробегает по моему телу, вот она касается моих сосков, покусывает их, это почти невыносимо… Только не двигаться! Она прерывается, берет мою руку, страстно целует ее. Ее слезы текут по моим пальцам, слезы наконец достигнутого счастья. Решительно, мы переживаем слезливые любовные восторги. В них свое невыразимое очарование.
Только не двигаться, да, но моя рука мне больше не подчиняется. Вот она сама собой приходит в движение, проскальзывает под широкий подол цыганской юбки, смело ложится на мускулистую округлость ляжки. Это настолько приятно, что я чуть не теряю сознание. Потом она поднимается, моя рука, очень медленно, смакуя каждый преодоленный сантиметр, и вдруг сюрприз! Под моей ладонью внезапно оказывается кожа! Под юбкой большой примерной девочки Изабель носит чулки, настоящие чулки; и само собой разумеется, пояс с подвязками! Я ласкаю именно кожу, которая у них в этом месте такая невероятно гладкая, а у Изабель просто восхитительная. Я смотрю на нее, не смея поверить своим пальцам. Она покраснела, мило смутившись, но ее светлый взгляд бросает мне вызов.
Мой жест смел последнюю стыдливость и положил конец предварительным действиям. Не сводя с меня глаз, она спокойно задрала юбку, спустила хорошенькие крошечные трусики из белого кружева, переступила через них… И вот она сидит на мне верхом и пальцами, дрожащими от нетерпения, расстегивает ремень моих брюк!
Как она догадалась, что именно так я ее желал: в юбке, задранной до бедер, в чулках, в поясе с подвязками и на высоких каблуках? Как она поняла, что в моих мечтах о ней она всегда была именно в этих непременных принадлежностях шлюхи, она, рассудительная Изабель, внимательная мать, безупречная буржуазка, умение держать себя и сдержанное целомудрие которой ввели меня в заблуждение?
Прочь предварительные проволочки! Мы до такой степени жаждем друг друга, до такой степени потрясены силой переживаемого мгновения, что только немедленное проникновение, высший акт, скрепляющий вступление во владение, настоятельно необходим нам во всей своей животной простоте.
Опершись на колени с обеих сторон моего тела, рукой она вводит меня в себя и одно только это заставляет меня задыхаться от экстаза. Она вершит действо, не сводя с меня глаз, смакуя малейшие нюансы моих чувств, в то время как я, со своей стороны, слежу за ее лицом, изменившимся от желания.
Когда я проникаю в нее, она и не думает дать себе волю, удерживается на самом моем кончике, стараясь не потерять ни одной крошки наслаждения потрясающим первым соприкосновением напряженной головки со своими нежными слизистыми стенками, затем она медленно опускается, сдерживая скольжение, до тех пор, пока, исчерпав все силы, не падает и не поглощает меня целиком. Ее глаза увеличиваются и горят огнем, сиреневая тень выступает вокруг них, ее рот открывается для крика, который ей едва удается сдержать, неистово кусая губы.
Оргазм накрывает ее как глубинная волна. Я остаюсь неудовлетворенным, но это не имеет значения, она в моих объятиях, нежная возлюбленная, забывшаяся, недвижная, драгоценнейшая находка. Я скоро осознаю, что она в обмороке. Я все еще в ней, не смея пошевелиться, мучимый грандиозной эрекцией.
Тихонько приподнимаю ее голову, целую ее закрытые глаза, очень нежно. Наконец она поднимает веки, сначала смотрит совершенно потерянно, затем, полностью вернувшись к реальности, одаривает меня широкой улыбкой, крепко сжимает в объятиях и, чувствуя, как в самой ее глубине шевелится мое неугомонное желание, принимается за дело, с тем чтобы привести меня в нужный порт.
Оттоманка — если это действительно оттоманка — не очень подходящая мебель для бурных любовных забав. Это кстати: Изабель вовсе не экспансивная особа. Все ее чувства бурлят внутри, она скупа на жесты и шумные проявления. Она занимается любовью с религиозной торжественностью. Двигается едва-едва. Неподвижное скольжение. Она смотрит на меня, подстерегая возрастание моего наслаждения. Словно держит меня за руку и ведет по цветущей тропинке, медленно, но верно поднимающейся к сияющей вершине.
Страстная и спокойная Изабель… Такая внимательная к моему наслаждению, такая лакомая до своего! Она действует так умело, что мы вместе достигаем ослепительной вершины. И для того чтобы соответствовать ей, я сдерживаюсь и не трублю о своем удовлетворении.
Мы приходим в себя, она на мне всем своим легким весом. У меня нет обычного желания избавиться от женщины, становящейся обузой после любовной схватки. Я охотно продлил бы это мгновение, в забвении перепутав руки и ноги, забывшись в мощном запахе нашего пота и наших выделений.
Пронзительные телефонные звонки вырывают нас из сладкого забытья… Лизон?
Изабель снимает трубку, произносит 'алло!', выслушивает ответ, поворачивается ко мне, отрицательно качая головой. Это не Лизон.
Тревога, забытая на мгновение, возвращается вкрадчивыми шагами. Пока Изабель разговаривает, я привожу себя в порядок. Она видит, что я готов уйти, быстро прерывает разговор и прижимается ко мне. Она хочет меня успокоить. Или успокоиться сама, кто знает?
— Позвони к себе. Может быть, она теперь там.
Набираю свой номер. Жду. Тишина. Я спрашиваю:
— У тебя есть номер Стефани?
— Нет.
Нужно предпринять что-нибудь.
— Я дойду до маленького бистро рядом с лицеем. Они туда заходят.
— Потом пойдешь домой? Если не найдешь ее в бистро.
— Да.
— Как только она придет, я скажу ей, чтобы она тебе позвонила.
— Ладно.
Она кладет руки мне на грудь, поднимает на меня глаза цвета зеленой воды:
— Эмманюэль…
Я сжимаю ее руки в своих. Потом быстро целую в губы и ухожу.
Лизон нет в маленьком бистро, нет никого и из ее компании, впрочем, это не их время. Я возвращаюсь к себе, может быть, она пришла туда. Но ее нет. Чем бы мне заняться, чтобы не торчать как проклятый перед телефоном? Моя рукопись.
Я вынимаю ее из ящика. Завтра обязательно ее отнесу. Мне кажется, что листы лежат недостаточно ровно. Они беспорядочно высовываются из большой папки с ремешками. Это не в моем духе. Лодырь по отношению к домашнему хозяйству, я очень аккуратен во всем, что касается работы… А, телефон!
— Лизон!
— Нет, папа! Это Жозефина, твоя обожаемая маленькая дочка. Ты меня не узнаешь?
— Теперь узнаю. Мне трудно было тебя узнать до того, как ты заговорила.
— Ах да, правда… Скажи-ка, эта твоя Лизон, ты, кажется, жутко к ней привязан? Ты заорал так, будто умираешь со страху. Она водит тебя за нос, правда ведь? Не надо расстраиваться, папа. Они все стервы!
