Нет смысла читать дальше. Это МОЯ первая глава. Слово в слово. Строка в строку. Лихорадочно открываю книгу наудачу. Еще. И еще… Никакого сомнения. Все мое. Мое! Фразы, над которыми я столько трудился, другие, которые бежали по бумаге так же легко, как я их сочинял, они все здесь, все, все, обретшие престиж печатного слова. Все мои находки, колебания, ликования, исправления по размышлении, все мои страдания, надежды, мои бессонные ночи, внезапные пробуждения из- за того, что во сне пришло в голову лучшее слово, все здесь… Украденное.
Но как он смог?.. Я бросаюсь к заветному ящику. Рукопись здесь. Как всегда. Я распускаю ремешок папки. Мой почерк бросается мне в глаза, плотный, четкий, старательный. Да, это мой почерк. 'Глава I — Фасад, признаться,…' Все здесь, на своем месте, ждет, когда я решусь отнести рукопись какому-нибудь издателю. В чем же дело?
Кое-что, однако, выглядит не так, как следовало бы, но мне не удается определить что. Понял: беспорядок! Листы в должной последовательности, но одни вылезают, другие лежат косо. Я заметил это сегодня утром, но не обратил особого внимания… Но что это — на обороте сто двадцатой страницы след шоколада. Совершенно четкий отпечаток пальца. Мерзавец, который сделал это, жрал 'Марс' или 'Баунти'. И вот мне начинают приходить на память некоторые обстоятельства, детали собираются воедино и рассказывают свою историю… Не поднимая глаз, я слежу за Стефани. Как бы случайно, она все еще стоит у двери, которую оставила открытой. Один прыжок — и она на лестнице. Стефани права, держась настороже. Я способен на убийство.
Не знаю как, но мне удается сохранить почти спокойный тон:
— Стефани, со мной случилась ужасная неприятность.
— Вот как? Тебе и правда не везет. Что за неприятность на этот раз?
— В этом-то как раз я не могу разобраться.
— Если я могу тебе помочь…
— Сейчас объясню. Садись.
— Я лучше постою. Онемела задница за три часа дурацкого сидения в аудитории, попа совсем отнялась. Ну и что же это за чертовщина, в которой ты не можешь разобраться?
— Лови!
Я бросаю ей толстую рукопись вместе с папкой, по крайней мере три килограмма бумаги и картона. Она автоматически протягивает руки, чтобы поймать, из-за чего слегка теряет равновесие и вынуждена сделать шаг вперед, чтобы устоять. На это я и рассчитывал. Я пользуюсь случаем, чтобы прыгнуть ей за спину, захлопнуть дверь и толкнуть задвижку. Она говорит:
— Что с тобой? С ума сошел, что ли?
Но по глазам видно, что она все поняла. Она роняет рукопись, которая рассыпается по облезлому ковру. Заложив руки за спину, опершись о стену, она бросает мне вызов, маленькая гадюка. Смотрит прямо в глаза, криво улыбаясь, спокойноставит ногу на рассыпанные листки вращает ею, нажимая изо всех сил. Бумага мнется и рвется.
Только не нервничать. Не теряться. Я говорю:
— Я хочу всего лишь понять. Это не допрос. Можешь не отвечать.
— Мне плевать.
Ее улыбка становится шире, распространяется на обе стороны, теперь она симметрична. Должен признаться, что Стефани восхитительна. Это вам не какая-нибудь мелкая пакостница. Я продолжаю:
— В тот день, когда ты пожелала принять ванну, да? Ты осталась здесь одна и позабавилась тем, что все измазала каким-то дерьмом, устроила такой бардак, что я забыл о рукописи. И потом, я не знал, с какой тварью связался. Я и представить себе не мог, что ты ненавидела меня до такой степени. Я даже думал, представь себе, — видишь, какой я идиот, — что в глубине души ты хорошо ко мне относишься, что твои выходки ревнивой девчонки не что иное, как уловка, чтобы про тебя не забывали…
Так как я замолчал, она подумала, что я чего-то жду. Чтобы она, например, со слезами бросилась в мои объятия, умоляя: 'Прости, о, прости!' и 'Я люблю тебя!' Желая меня разочаровать, она с улыбкой повторяет:
— Мне на тебя плевать.
И для пущей выразительности добавляет фиоритуру:
— Хочу, чтобы ты сдох!
Я продолжаю, не ради того, чтобы смутить ее, а чтобы попытаться все же понять последовательность фактов:
— Ты принесла рукопись в лицей. Там у вас наверняка есть мощная копировальная машина. Ты сделала копию, потом вернула рукопись на место до моего возвращения. И потом продала копию Суччивору. Или, может, отдала бесплатно? Из удовольствия причинить мне зло? Суччивор знал, откуда это. Ему знаком мой почерк. Так что он меня сознательно ограбил. Он твой сообщник, может быть, даже подстрекатель. В любом случае вы оба попадете в каталажку.
Она рассмеялась:
— Дурак несчастный! Ты не сможешь ничего сделать! Ничего. В издательском мире все прекрасно знают, что ты один из негров Суччивора. И за это получаешь жалованье. Вся твоя продукция публикуется под его именем. Попробуй докажи, что этот текст исключение! Может, у тебя есть контракт? Свидетели? Ты остался в дураках. Месье играл в секрет, хотел неожиданно, как гром среди ясного неба, появиться на витринах книжных магазинов. Роман века… Фигушки! Ты не можешь ничего сделать. Ничего, ничего, бедный дурак!
Самое худшее, что Стефани права. Я осознаю это по мере того, как она говорит. Над кучей бесполезной макулатуры мне удается выдавить театральную реплику:
— Значит, ты меня так сильно ненавидишь?
— Тебя? М-м-м… Мне нравится ненавидеть. Я от этого тащусь. Этим не грех воспользоваться желающим. Ты понял? Нет? Я не настаиваю… Ладно, я тороплюсь, на тебе свет клином не сошелся, у меня есть другие дела. Прощайте, дамы-господа, я смываюсь.
Она делает осторожный шаг в направлении выхода. Я больше не отвечаю за себя. Она видит по моему лицу, что я готов наброситься на нее с кулаками. Она говорит:
— Если ты прикоснешься ко мне, я закричу 'насилуют!'. И прикинь, кто тогда окажется в каталажке?
Стефани хватается за свою кофточку обеими руками, готовая разорвать ее при моем малейшем движении. С наглой миной она заявляет:
— Если только ты не захочешь действительно изнасиловать меня. В этом случае я закричу потом.
Мне плевать. Это ходячее зло искалечило мне жизнь. Я должен отомстить. Раздавить эту дерьмовую улыбку, заставить ее проглотить собственные зубы, я должен… Телефон!
Телефон… Хватаю трубку.
— Лизон?
На другом конце рыдания. Водопад рыданий, всхлипов, которые опережают и глушат друг друга. Мучительный страх взрывается во мне, заставляет забыть обо всем.
Стефани воспользовалась этим, чтобы прыгнуть к двери и открыть ее, но на пороге застывает, предчувствуя, что звонок — вестник беды, и ни за что не желая пропустить этого.
— Эмманюэль… Лизон… Лизон…
Это Изабель. Ей не удается ничего сказать. Рыдания душат ее. Она не в силах произнести это слово. Да и к чему? Я и так понял. В моей голове адский шум. Я весь — ужас и оцепенение. Почему? Почему?
— Под поезд… в метро…
Самый ужасный способ. Невыносимая картина вспыхивает перед глазами. Улыбка Лизон раздроблена в кашу из крови, костей, внутренностей… Навсегда, навсегда.
Стефани, видя мое лицо, бледнеет и пятится.
— Плохие новости? Ладно, я ухожу. Совсем забыла, Лизон передала мне для тебя.
Она бросает мне тонкий конверт и убегает. В конверте один листочек, вырванный из тетради в клетку, со словами:
