утаскивают «подышать»…
Проходит полжизни, и ещё немного.
Я с женой и уже довольно взрослыми детьми оказываюсь на концерте Ринго Старра в большом крытом чикагском стадионе «Роузмонт».
Ощущение абсолютной невозможности происходящего, постоянно живущее во мне с момента прилёта на американскую землю, становится ещё явственнее, когда худой, бритый налысо, с седой щетиной на лице и одетый во всё чёрное Ринго начинает петь простенькие «битловские» песенки.
В нём нет никакого «рокового» апломба. Временами он даже не совсем чисто интонирует и немного смешно подёргивается возле микрофона — головой, руками, — будто неопытный кукловод управляет откуда-то сверху куклой, изображающую знаменитого Ринго. И народ в зале почему-то постоянно бродит: встают с мест прямо посередине песни — excuse me! — выходят в холлы, где продают пиво, поп-корн, хот- доги и нарезанные куски пиццы, и опять — excuse me! — возвращаются к своим местам.
Правда, потом я понимаю, что эти бестолковые зрители знают наизусть слова абсолютно всех песен. Поют уморительные семидесятилетние бабушки и дедушки в джинсах, жилетках и широкополых шляпах, и совсем юные ребята и девчонки с красными и зелёными волосами, в бесформенных кофтах с капюшонами.
Ринго исполняет «Небольшую помощь друзей»[12], и я, по старой привычке, прикидываю: это — вторая вещь на «Сержанте». А вот сейчас — «Сад осьминога», должно быть, шестая на «Монастырской дороге»… или всё-таки — пятая?
– «Octopus's Garden»? Пятая вещь на первой стороне «Abbey Road», — уверенно говорит Боб.
На кухне в белой щербатой эмалированной миске вымачивается селёдка — хороший форшмак не должен быть очень солёным. Низко наклонив седую голову к столу, Ася Львовна увлечённо крошит крутые яйца и старательно терпит «борину музыку», почти беспрерывно орущую в квартирке четырёхэтажного дома.
А на улице, делая поворот, визжит и грохочет трамвай. И кажется, что трамвай за окном и гитарист- виртуоз на диске пытаются заглушить друг друга.
Но трамвай сдаётся.
Он уезжает, он увозит набитые раздражёнными людьми вагоны к проходной старого завода, а рок- н-ролл остаётся навсегда.
«Чёрный доктор»
Квартирную хозяйку звали Алевтина Пантелеймоновна, и она была приветливой, круглолицей, миловидной, лет тридцати пяти. Сибирячка, она переехала в Крым недавно и жила пока в отдельной комнате семейного рабочего общежития. При этом, впрочем, как и все здесь, умудрялась сдавать даже эту единственную комнату курортникам и на лето перебиралась с двумя дочерьми в небольшой сарайчик, положенный каждой живущей в общежитии семье. Мужа у неё не наблюдалось. Но самой главной удачей Сергея и Антона было даже не то, что они нашли комнату в разгар курортного сезона, после многочасовых скитаний по посёлку в самый солнцепёк, а то, что Алевтина Пантелеймоновна работала сестрой-хозяйкой в пансионате «Бирюзовый залив» и довольно быстро устроила им курсовки на питание в столовой пансионата. Теперь они были избавлены от нудного стояния в очередях в двух общественных столовых, а следовательно, отдыхать в этом популярном, но довольно паршиво обустроенном для большинства отдыхающих со всей страны посёлке стало гораздо приятнее.
Целый день они сидели на пляже, купались, вяло играли в карты и увлечённо рассматривали девушек, впрочем, не предпринимая никаких действий к установлению, как принято, лёгких и скоротечных курортных отношений. Был более-менее успешно окончен первый курс института, у Сергея — инженерно- технологического, у Антона — медицинского. У каждого из друзей осталась в большом родном украинском городе любимая девушка, с которой уже случилась долгожданная близость. И хотя по ряду обстоятельств с подружками на лето пришлось расстаться (разное время учебной практики, родители девушек и тому подобные малоприятные вещи), каждый сохранил твёрдую романтическую уверенность, что именно эта девушка — навсегда, и поэтому никакие курортные романы не могут быть интересны.
Общежитие — длинное, белое, выкрашенное извёсткой одноэтажное барачное здание — стояло далековато от моря, почти у подножия знаменитой горы, похожей на профиль известного богемного поэта. Так что топать к нему приходилось через весь посёлок, сначала мимо характерных крымских домиков, а затем — среди душного густого запаха малознакомой городским жителям огородной и полевой зелени. У общежития было два входа — с торцов, а внутри, от одного входа к другому, через всё здание шёл длинный сквозной коридор с множеством дверей. Но так как Алевтинина комната находилась в самом дальнем конце, со стороны горы, то задний вход в общежитие, небольшая застеклённая веранда и крылечко получились как бы приватными: и столик стоял, и скамейки были врыты в землю, и верёвочки для белья протянуты, и деревца, несколько чахлые, посажены возле крылечка. И никто, кроме Алевтины Пантелеймоновны, её детей и постояльцев не пользовался этим входом, отдавая должное некоторому «начальственному» положению Алевтины в пансионате.
Дочки Алевтины — пухленькая, белокурая и постоянно растрёпанная пятилетняя Муся и симпатичная, с веснушками и косичками, но по-южному рано оформившаяся двенадцатилетняя Оля — целыми днями сидели в этом импровизированном дворике со своими подружками. Они играли или что-то делали по хозяйству на веранде, где стояли керосиновые печки, а иногда большой толпой шли на пляж и там обязательно навещали Сергея и Антона, окружая их многоцветной девчачьей компанией. При этом Оля и её худенькая, нескладная подруга Ира на правах хороших знакомых присаживались к подстилке парней поближе, принимая участия в игре в «дурака» или — чаще — каких-то жизненных разговорах. И у Сергея, и у Антона такие задушевные разговоры с женским полом всегда почему-то происходили довольно просто и откровенно, ну, а уж тут им казалось, что они способны поведать малообразованным юным провинциалкам что-то чрезвычайно важное и интересное про свою взрослую студенческую жизнь. И девчонки действительно хотели подробно знать об этой жизни, особенно — про городских подружек Сергея и Антона, с пристрастием, не по возрасту серьёзно задавали парням какие-то совсем неожиданные вопросы, как они говорили, «про отношения»:
— И ты у неё в общежитии остался? А остальные девочки в комнате что сказали?
— А Марина — у ней стрижка удлинённая или «сэссун»?
— Что тебе её папка после всего этого сказал?
— И совсем-совсем не ссорились после этого, уже полгода?
— Света — она маленького роста, да? Выше меня?
Даже маленькая Муся внимательно прислушивалась к такого рода разговорам, копаясь в серовато- разноцветной гальке или расчленяя медуз. Видимо, Мусе слушать «про отношения» было вполне привычно, в первую очередь из уст мамы Алевтины, с её явно не состоявшимся женским счастьем.
Вечерами Сергей, Антон, Оля и Ира гуляли по длинной бетонной дорожке вдоль пляжа, вроде как набережной, заполненной тихими, сосредоточенными друг на друге парочками или, наоборот, шумными нетрезвыми компаниями, в пылу безудержного веселья орущими песни под гитары и без них. А однажды им навстречу попался даже целый караван с разбитными девицами, сидящими на плечах своих кавалеров — просто шедевр дуракаваляния. Иногда ходили в летний кинотеатр. Кино — здесь это было целое событие: во-первых, не каждый день, во-вторых, в основном старое и плохого качества, а то, ко всем этим достоинствам, ещё и индийское. И если девчонки были вполне согласны и на такое развлечение, то парни презрительно отказывались, и «хозяйки» оставались с ними из солидарности. Поэтому часто сидели в темноте на крыльце общаги, дышали наконец-то остывающим вечерним воздухом и опять же о чём-то болтали. Бывало, после долгого рабочего дня к ним присоединялась и Алевтина, тоже их расспрашивала, но и про себя охотно рассказывала: в её историях в основном присутствовали бывшие пьющие мужья и наглые отдыхающие со своими бесконечными дурацкими требованиями.
В один из таких вечеров Оля вдруг взяла в темноте Сергея за руку и начала медленно, еле
