лицо в вызьь. вающих пятнах. Все это точно говорит: — «злись, злись, мне от этого ни холодно, ни жарко», а может другое в них — «ну чего ты чудачишь, я и так здесь издергана».
Пойми этих девчонок: губы иногда вздрагивают от того, что плакать хочется.
— Ты обязательно с ним поговори, а то завалим все дело.
— Я пошел… Смотри, как она… того и гляди испорошит.
НШУ действует. На заводе к фабзавучникам прикреплены инструктора, станки, верстаки и места.
Паровозников по очереди берут на паровоз помогать помощнику машиниста. Допустили участвовать в серьезном ремонте.
Литейщики получили лоснящиеся от полировки производственные модели. Мы их как большую ценность любовно обтираем, кладем на доску, присыпаем, как маленьких детей лекоподием, и сверху засеиваем мягкую землю. Осторожно даем выпара.
Отливка выходит голубой и гладкой — жалко под резец пускать.
Старые производственники усаживаются у наших отливок на корточки покурить. Ворочают их, продувают…
— Смотри… как они их.
А мы от гордости еще усердней трем модели, трамбуем и режем литники.
— Они ж уйму времени тратят. Дать бы им на выработку… так вместо двойного клапана у них ружье получится. Браку изваляют…
— Подожди, дед, пророчить. Увидишь нас и на сдельной… собьем расценки, тогда будет тебе ружье.
— Хвались, хвались, только лет десяток придется погорбатиться, чтоб мне расценку сшибить.
У большинства педагогов в лицах сахалинский холод. Они усердны и не в меру строги. В перерывах как рыбы — ни одного слова ребятам. Даже «фокусник» дядя Митя стал придирчивым. Но он приучил к другому, поэтому вся его степенность колеблется на глиняных ножках. Смехота. От своей серьезности он немного грустен,
— Дядя Митя, ты что-то испортился, фокусов не показываешь, — с обычным нахальством и фамильярностью пристал Ходырь.
— Не «дядя Митя», а Дмитрий Платонович!
Сверкает льдинками очков напыжившийся фокусник.
Класс брызнул смехом.
Дмитрий Платонович от досады хотел было взмахнуть рукой, ко доска услужливо подставила свой деревянный угол под взмах… Костяшки рук, гулко ударившись, обвисли.
Он, растерянный, садится уже прежним дядей Митей, которому хочется что-то тайное сказать классу.
— Да… да… Теперь наши отношения изменились. За все пятнадцать лет моей деятельности никто никогда не жаловался начальству. А вы за мою доброту сделали это.
Ребята в недоумении.
— Кто фискалил?
Лица никого не выдают.
— Это не наши, дядя Митя… Вы слесарей, у них там много разных.
— Я и то думаю, с чего бы… Жили как будто по-семейному… И вот на… Начальник так и говорит «на вас жалуются ребята, что у вас не уроки, а офицерский клуб с анекдотами».. Я понимаю вас. В семье не без урода, найдутся и такие. Может они и здесь сидят, да мы не примечаем.
Мне, наконец, надоедает это. Встаю.
— А все-таки, Дмитрий Платонович, пора бы и физикой заняться.
Фокусник вспыхивает, встает, застегивает френч. Несколько минут в недоумении молчит, потом яростно:
— Ходырев, чего вы вертитесь!. Идите к доске.
Он нервно трет очки. Ребята очумело смотрят на меня.
— Тебе что — больше всех надо?
— Ну и дура!
После звонка часть остается утешать дядю Митю.
От Юрки рапорт:
— По сведениям разведки обнаружено:
1. Второгодник Стахов на уроке математики прервал болтовню математика о его похождениях в университете возгласом: — «А когда же мы приступим к квадратным уравнениям?» Тот взбеленился и отметил в параграфе примечаний недисциплинированность Стахова.
2. Модельщики на уроке родного языка подали запиской вопрос Медведеву: — «Когда вы начнете современную литературу и когда кончатся ваши излияния о возвышенной, всепоглощающей любви героев Тургенева?» — Медведев раскричался: — «Я не допущу, чтобы меня учили. Я беззаветно работаю, даю учебникам материал более широкий, чем перечисленный в программе. На вашу группу буду жаловаться заведующему учебной частью» — и вышел из класса.
(Побочные сведения для ведущего роль Медведева в постановке: Прозвище «Дыр-доска», на носу еле держится пенснэ с черным шнурком. Волнуясь, слизывает с пальцев мел. Правое плечо выше левого. Захлебывается, говоря о русской широкой натуре, о большой возвышенной любви. До безобразия предан классикам и ненавидит современных писателей. О них говорит с кислой миной: — «Конечно, это не литература… неграмотная грубая барабанщина». Последнее время подозрительно косит «а класс глаза.)
3. Ребята в классах делятся на три лагеря: один — «золотая середина» — ни вашим, ни нашим. Другие окрысились на наших.
Пойманы две реплики:
Первая — «Порядочные… Сами первые хулиганили на уроках. А теперь выдвинуться хотите. Кляузники… За это в темную дают!»
Вторая: — «Хватит, ребята. Самим же интересней дурака валять, чем сидеть да долбить».
4. Сотков собирает группки и о чем-то с ними сговаривается.
— Ну как, товарищ командир?
— Молодцом. Такой рапорт можно целиком вставить в инсценировку.
— Так я, Гром, с тебя и слизываю. Разве не узнаешь свой стиль?
Жоржка и Тах, точно сговорившись, явились в «гарбузию» одновременно в самый разгар работы.
— Здравствуйте, товарищи!
Мы вытягиваемся по-военному.
— Здра!
Они обходят стол, заглядывая в листки, и садятся у «траншей» музыкантов.
— Ваши все в этой комнате?
— Нет, здесь только треть.
Тащим их в «теа-лагерь». Там под гармошку привлеченного «ярунка» разучивают былину о боях и дуэлях на спортполе наших «чудо-богатырей», дерущихся из-за девчонок.
Тах подмигивает своим глазом:
— Очень неплохо… очень…
И машет рукой вместе с героями. В нем заговорил бывший режиссер, который заставляет его бросить пальто я а стул и врезаться в гущу артистов.
— Остановитесь… В этом месте лучше сесть так и дать более спокойный былинный тон… Ну вот… так, так… хорошо… Теперь перейдите на ту сторону…
Нина и Бахнина сдают свой пост режиссерства.
Жоржки нет, куда-то улизнул.
