— Брак… Брак, в небоскреб бога…
Он с ненавистью взял модель, испещренную тонкими знаками, как тяжелое заклинание, и снес в конторку.
— Или расчет или другую работу. С этой моделью с ума сойдешь.
Модель осталась в конторке.
— Ребята, давайте теперь покажем им «сосунов».
Тюляляй сбегал к мастеру и выпросил модель.
Возились с ней целый день. Заглаживали срывы, вмазывали крупинками землю. Закрепляли колышками, шпильками. Обсуждали, как лучше поставить выпар. Выбрали лучшие шишки и тщательно их вмазали.
Заливали осторожно — так только можно отливать иголку.
И когда открыли опоку, счистили серую горелую землю, Тюляляй плясал как помешанный.
— Вышла! вышла, елки зеленые.
— Эй вы, сосуны усатые и бородатые, учитесь как работать надо!
Рыжий Глухов сгреб Тюляляя за шиворот и поднес к носу кулак.
— Чего орешь или хочешь, чтоб с цеха выгнали?
— Ну, ну… осторожней. Спрячь в карман свою кулачищу, а то намахаешься.
Надвинулись на него все мы. Глухов оттолкнул Тюляляя и, вращая белками, шипел сквозь зубы:
— За энти штуки за воротами морды бьют.
Старый худощавый литейщик успокаивал его:
— Плюнь. Береги свое здоровье.
А нам шопотом сообщил:
— На вас будут как на собак… ежели вы так. Нельзя подводить цех. Это у нас не любят.
— Полюбите. Ведь мы «сосуны».
Утром отлитая станина превратилась в груду безобразных осколков. Браковщик за поисками «соловья» «нечаянно» разбил ее.
Тюляляй сел у чугунных черепков, сложил из них ломанные контуры станины и заплакал, как маленький»
В Юркиной тетради об этом было записано:
ЯНВАРЬ, 24
Превосходные силы литейщиков «потерпели победу» в мастерских. Сумели отлить такую модель, над которой парился цех. Но они не выиграли, а потерпели, так как модель была разбита.
Наши ребята возмущаются по всем цехам. Литейщиков взял под защиту мастер цеха. Браковщика к их отливкам больше не допустит. Принимать будет сам мастер.
ЯНВАРЬ, 26
1. Литейщикам отлиты две станины «Универсаль». Ребята загнулись.
2. Грицка выдумал какой-то план наступления «сосунов» на производство. Носится с ним, как угорелый. Завтра паровозники обсуждают его.
3. Гром сжег Шмотовскую литературу. Будет снабжать его своей.
4. У Соткова на квартире произошла попойка. На восьми извозчиках, как пьяная свадьба, они разъезжали по городу и орали с девчатами песни. Попали все в милицию.
5. Завтра Жоржка собирает экстренное бюро коллектива.
— Фабзайцы, кто у вас Гром? Просят к телефону.
Старается перекричать шум цеха табельщица. Обтираю о спецовку руки и бегом в конторку.
Телефонная трубка стрекочет:
— Сегодня постарайся освободиться пораньше. Приходи в коллектив. Срочное дело…
— Кто говорит?
Но в трубке уже только потрескивание и храп мембраны, переходящий в мелодичный голос женщины из радиоцентра, напевающей о звездочке, что одиноко блестит в вышине.
— Фу ты… кто там горячку порет. Надо отпроситься.
Мчусь, захлебываясь морозным воздухом, в фабзавуч.
В коллективе сидит набычившийся Жоржка, а перед ним жестикулирует Нина.
— Надо себя и держать отсекром… не прислушиваться то к той, то к другой стороне. Они тебе наговорят..
— Заступись, Гром, от нее прямо спасу нет. Целый час крошит. Сам не рад, что вызвал.
— Только для этого я нужен?
— И он тоже… Нет, вы не то все, ребята… Нам надо заранее обсудить дело Соткова. А она вот насела: «Плохо работаешь. Наказы партячейки не выполняешь. Жоржка чуть не самый захудалый отсекр в области» — и тащит сейчас к Зеленину.
— Можешь не итти. Я сама к нему пойду.
— Сама, сама… Идем втроем.
В столярке запах клея, сосновых стружек и древесной пыли. Зеленин стоит у зубастой ленточной пилы и чертит циркулем на фанере.
— Здорово, ребята! Идите в конторку. Сейчас освобожусь.
В конторе мастера стены облеплены полками. На полках работы ребят по годам, тетради, характеристики; над столом список заданий.
— Зеленина модельщики хвалят. Деловой дядя. Видишь, какой у него порядок… в кузнице этого не устроишь.
— Почему это не устроишь? — опять наседает на Жоржку Нина.
— В кузнице условия… Да и Палыч какой-то не такой. Спроси у Грома, разве в литейной устроишь такую историю… От одной отливки все полки затрещат…
— Ты брось о полках. Я о методе и о твоей куриной слепоте..
Входит Зеленин, снимая на-ходу очки в жестяной оправе.
— Спорите. Хорошее дело.
— Да это она, я не спорщик… А в общем мы за делом. Говори, Шумова, ты бралась крыть.
— Вот что, товарищ Зеленин. Я давно хочу подымать бузу. Почему это вы, как ячейка фабзавуча, мало вмешиваетесь в работу комсомольского актива? Прикрепили Никандрова дремать на наших заседаниях. Получай, мол, комсомол, партруководство…
Жоржка перебивает:
— Брось, Нинка, перехлестывать… Ты не знаешь положения… Я сам хожу на бюро ячейки. Кто, по- твоему, меня накачивает?
— Кто бы тебя ни накачивал, а факт тот, что ты паришься… А кто должен тебя выправить? Был ведь отчет партприкрепленного. Сказал ли ты что-нибудь тогда, что он слаб для нас, что в наших условиях неработоспособен? Можешь не отвечать. Я знаю, что ты сидел тогда памятником И только изредка поддакивал.
Жоржка машет рукой и морщит лоб — «Мол, давайте теперь все на отсекра валить, у него спина крепкая». И оба молчат.
Зеленин в недоумении.
— Подождите, как это Никандров неработоспособен? До сих пор я знаю, что у вас с ним работа налажена. Жоржик всегда говорил — «у нас все согласовано». Я сам Никандрова накачивал.
В конторку боком пролезает запыленный опилками столяр первогодник.
— Товарищ мастер. Тут у меня переточилось.
А за ним вбегает разгоряченный монтер:
— Товарищ Зеленин, это ж безобоазие… Вы на конфликтной комиссии постановили, а НШУ опять не хочет оплачивать сверхурочных… Тогда
