— Вы видал заказ у Балаша? Пятьсот штук большой батареи для паротепления. Месяц срок. Хороший надо работник. Все лучшие заняты. Балаш очень медленно умеет работать.
Хенц не любит этой спешки. Об этом говорит раскрасневшееся лицо, обросшее бесцветной щетиной. Он сосет безжизненную сигарету.
— Я думал пробовать вас… Вы умно работает. Только молодой у вас люди.
Я молча чиркаю спичку и закуриваю. Хенц свирепо сосет свою сигарету… Просит спичку, но промокшая сигарета не принимает огня. Он сплевывает её и закуривает мою папиросу.
— Вы должен сказать свое слово.
— Мы возьмем. Завтра отольем пробные,
Хенц еще задумывается… Вынимает кружевной платок, И точно с потом смахивает свои сомнения.
— Да… Я поручай ее вам,
В цеху, как по радио, передача:
— «Сосуны» батареи формуют.
— Балаш, держись — конкуренция.
Балаш озабочен.
— Что выкидывает немецкая образина!.. Работу четвертого разряда ученикам дает. Надо посмотреть, как они запаривать ее будут.
Балаш маячит над нами и качает головой:
— Эх вы, ослята долгоухие. Надо же быть барашками, чтоб за такую работу взяться. У меня и то половина браку отливается.
— Попробуем, Балаш. С обеда приходи панихиду служить.
Он безнадежно машет рукой и уходит.
Сидит Балаш над опокой, а работа не клеится. Нужно примочить — он припыливает, не зашпилив форму, модель разбивает. Тошно смотреть Балашу на нас, а еще тошнее на стариков, что у третьего крана работают. Там Литкин свою бригаду «старых хрычей» в «фордовцев» превращает. Разбил на звенья, по четверке в звене и новые подмодельные доски потребовал.
Балаш пьет из бака подкисленную воду — не помогает.
— Что, Балаш, нездоровится?
— Да-а… чего-то в горле… желудок Немного.
Он разбивает ногой начатую формовку и идет к нам.
— Ослята… Хотите, помогу для первого раза.
— Ну-ка… разве не так?
Балаш устанавливает модель, показывает, как лучше набивать форму, намечает место для литников и выпара.
— Вот так и зашпаривайте.
Потом еще несколько раз подходит, кое-где поправляет… Ползает на коленях, плюет на карасик и подмазывает землю — форму ровняет.
Формы строятся как из-под штамповки.
В цехе удивляются:
— Что-то Балаш раздобрел. Такой скритяга и вдруг — нате.
Утром на нашу бригаду обрушился пушечный гром. Не гром, а хуже: шопот, разговорчики, ухмылочки на лицах производственников.
— Подкачали «сосуны». Хи-хи…
Разбираем вчерашнюю отливку, а на ней кресты мелом и надписи «брак», «недолив». Стыдимся смотреть в глаза Хен-цу. А тот изображает невозмутимость.
— Мала отдушина. Литник надо толще. Думать надо лучше.
Снова принимаемся за формовку…
Пришел старик Литкин. Подбадривает:
— Подыми, ребята, носы, чего там! Наше дело темное. Ко всему привыкать должны. Только подальше от Балаша. Хитрюга парень.
Литкин сел на опоку… Задымил трубкой.
— Я, ребятки, к вам за делом. Тогда вот над вами посмеялись. Все-таки поговорил я с нашими. Как видите, тоже обригадились. Дело серьезное и интересное. От вас кое-что перенимаем, а вы может от нас что… Так и пойдет… Тут дружней надо. Вечером поговорить собираемся. От шишельников тоже придет. Выберите кого-нибудь. Я уж и в комиссию об этом заявил…
Зашел и Балаш:
— Неудача, говорите, получилась? Ну, что ж, беда поправимая. Перелить — и делов-то всего… Э, да что ж вы литники-то по-иному заправляете? Так совсем запоретесь. Дай гладилку, подправить надо.
Протянул было руку, но Хрупов, нагнувшись, хмуро сказал:
— Вали к своей опоке… Обойдемся без помощи.
После работы, когда все мыли руки, подошел к Хрупову
Балаш:
— Поговорить надо с тобой.
— О чем?
— О деле.
— Говори… Я слушаю…
— Разговор длинный… Зайдем ко мне…
— Я занят, сегодня у нас последняя лыжная вылазка.
— Лыжи обождут… И гордиться нечего. Чуждаться старшего товарища негоже. Зайдем-ка! Дело общее..
Пришлось итти.
Мы укладываемся спать. Юрка возвратился со слета «легкой кавалерии». У него возмущенная физиономия и злые, как горячие угли, глаза. Он стоит передо мной и не может сказать слова. Сует свою тетрадку.
ФЕВРАЛЬ, 16
«Бригада литейщиков крепка и упорна, как их отливки. Бригадира вырастили на все сто. Бригадир из бригадиров. Каждый шаг — победа. Орден бы ребятам закатить за такое упрямство. Далеко пойдут».
Записки не плохи. В чем же дело?
— А злишься почему? Узнал сегодняшний провал?
— Не узнал, а увидел. Я столько хвальбы закатил, а он, пьянчуга, а может и враг наш… стоит у Домпросвета и… пачкает кровью афишу и орет на всю улицу — «Я продаюсь… За пару пива меняю всю ударную…»
— Ты, Юрка, сам-то не пьян? Кто кровью пачкает?
— Кто… Ваш бригадир из бригадиров… Иди покупать к нему за рюмку водки бригадирство… Он бригаду и ударничество продает… А вы слепые, как совы. Выдвинули «лучшего»! Недаром сегодня на мель сели.
Молча одеваюсь и лечу к Домпросвету.
На пустой улице, у полотняной афиши стоит Хрупов и бьет ее головой… Осыпаются белила. Он плюется и бормочет.
Хватаю его за шиворот и дергаю на себя.
— Ты что делаешь?
— В… Веди в милицию, Мне все одно… Я жулик… рецидив…
Я его безжалостно трясу.
— В… вой… ста… а… ал..
