Около десяти часов сведения об этом событии дошли до начальства. Над столом заведующего висел обрамлённый орнаментом плакат: «Правильная работа с кадрами — залог прочности учреждения».
Когда заведующему стало известно, о ком идёт речь, он заявил тоном человека, знающего своих сослуживцев, как собственный карман:
— Невозможно. Во-первых, это серьёзный юноша и дельный работник. Во-вторых, человек является живым организмом и живёт не на луне. Следует разобраться в его настроениях. В-третьих, к чему столько слов, пришлите его ко мне, я сам загляну в его душу.
Через минуту юноша предстал перед заведующим слегка взлохмаченный, красный, в сбившемся на сторону галстуке и не зная, куда девать свои длинные руки.
Сначала молодой человек ожидал, что сейчас получит строгий приказ, касающийся чего-то такого, для потребности чего ещё следует что-то оперативно внедрить, и был крайне удивлён, когда выяснилось, что речь идёт о нём самом.
— Так как же, дорогой товарищ? — бодро, но участливо спросил заведующий, хотя печальный вид юноши не предвещал ничего хорошего. — Вы нездоровы, вас обидели или у вас имеются какие-либо конкретные претензии?
Юноша благодарно взглянул на начальство и покачал головой. Потом он достал большой носовой платок и пробубнил, натужно сморкаясь, хотя в этом не было никакой необходимости.
— Нет, я ничего… Просто так… Правда…
— Значит, всё в порядке, — быстро сказал заведующий. Он любил, когда у сотрудников всё было «ничего». — Я считаю, что наша бухгалтерия должна быть, как цветник. Солнышко, свежий ветерок, цветы и ясные, довольные лица. Не так ли, дорогой товарищ?
Это пёстрое и душистое сравнение, очевидно, вызвало у юноши какие-то воспоминания, ибо он вдруг горестно вздохнул и устремил вдаль мечтательный взор.
— Ну-ну-ну! — обеспокоенно воскликнул заведующий отделом. — Что такое, что такое? Надеюсь, вы не грустите?
Юноша медленно поднял плечи и снова опустил их.
— Простите, товарищ заведующий, мне грустно.
Прошла минута.
— М-м, — недовольно промычал заведующий и посмотрел на дверь, словно надеясь, что кто-нибудь войдёт и скажет что-нибудь более умное. — Грустно!.. Так. Грустно. Грустно — скажите, пожалуйста, а что вы, собственно, хотите этим сказать?
— Ничего, — ответил юноша так, словно его в чём-то справедливо обвиняли.
Заведующий встал.
— Грустно, — заявил он задумчиво и многозначительно, но в то же время достаточно полемично. — Почему же вам грустно? Не хватает чего-нибудь, или вы переживаете идейные разногласия? Умер у вас кто-нибудь? Болит что-нибудь? Почему же грустно? Почему же, товарищ дорогой, почему?
Молодой человек всё это время отрицательно покачивал головой, потом вдруг перестал и снова пожал своими далеко не атлетическими плечами.
— Да так, — сказал он, виновато глядя на заведующего. — Грустно мне.
Заведующий отошёл к окну, и забарабанил по стеклу пальцами… Он долго размышлял и, наконец, изрёк:
— Тэк-с…
Он частенько вызывал подчинённых в свой кабинет: хвалил за хорошую работу, распекал за лень, поучительно рассуждал о государственной дисциплине, понимающе улыбался или бодро похлопывал по плечу, метал молнии, обдавал холодом, сухо просил удалиться. К нему являлись по всевозможным вопросам, и сам он вызывал к себе — по всяким поводам; но никто ещё не приходил к нему с жалобой на грусть.
Заведующий отпустил юношу, сердито прочитал, что «правильная работа с кадрами — залог прочности учреждения», прошёлся взад-вперёд по кабинету и взялся за телефон.
— Алло, отдел кадров? Честь праце, взгляните-ка там — меня интересует один товарищ… Нет. ничего не натворил, работает у меня в бухгалтерии, хороший работник… да нет, наоборот… какой-то такой… грустный.
— Невозможно! — воскликнул служащий отдела кадров, когда узнал, о ком идёт речь. — Он — и вдруг грустит? Ведь это прекрасный работник! Сознательный, квалифицированный, холостой, участвовал в восстании и брат у него председатель Национального комитета в Гнуштинском районе. Сейчас взгляну…
Сотрудник отдела кадров отложил трубку и тщательно исследовал анкеты, биографий и характеристики. Но в них не было и следов причины для грусти. Наоборот, тут были все поводы для созидательного оптимизма, трудового энтузиазма и юношеского задора. Несомненно это был заслуживающий внимания, необычайный, даже поразительный случай.
Сотрудник отдела кадров задумался. Перед ним были два пути: либо зайти к указанному товарищу и поговорить с ним по душам, либо подобрать соответствующий материал. Он выбрал второй путь, ибо материал — соответствующий и всякий иной — всегда был близок его сердцу..
Сотрудник отдела кадров поднял телефонную трубку.
— Иванич? Товарищ Иванич, ты у нас сейчас секретарь Союза молодёжи? Послушай-ка, ты что же это не уделяешь должного внимания сотрудникам? А ведь у тебя хоть отбавляй людей с ущербной моралью, срывающих трудовой подъём, возрождающих атмосферу времён загнивающего капитализма, Производительность, труда соответственно падает, пьянство и прогулы соответственно растут, оглянуться не успеешь, как наступит полный упадок и разложение. А ты, вместо того чтобы поднимать людей активной агитацией, пассивно присматриваешься к тому, как их засасывает болото сентиментальности и идеализма. Учти это самокритично и сделай выводы применительно к данному конкретному случаю!
Едва товарищ Иванич узнал, о каком конкретном случае идёт речь, как убеждённо воскликнул!
— Невозможно! Ведь это активнейший член комитета, агитатор в добровольческих бригадах, редактор стенгазеты и режиссёр драмкружка! Но я проверю.
Вскоре он явился в бухгалтерию, пригласил молодого человека побеседовать с глазу на глаз и в безлюдном коридоре взволнованно заговорил вполголоса:
— Что с тобой творится, дружище? Ты опускаешься! Опомнись или будет поздно, ей-богу!..
Юноша взглянул на него непонимающими голубыми глазами.
— Что случилось? — спросил он.
— Что случилось! — вспылил секретарь товарищ Иванич. — Ты ещё спрашиваешь? Член Союза молодёжи, а так себя ведёт…
— Как? — тихо спросил молодой человек.
— Как! Взгляни в зеркало! Ты выглядишь, как ходячее несчастье, а не как энтузиаст! Что скажут остальные!
— Я никому не жалуюсь, — тихо ответил юноша, — делаю своё дело и живу, как умею.
— Но как! — вскричал товарищ Иванич. — Как!
— Грустно мне, — честно признался молодой человек.
Товарищ Иванич ужаснулся.
— Грустно?! Но отчего? План мы выполняем на сто три процента. Заняли первое место в районе, по подписке на газеты и журналы. Областная конференция Союза молодёжи ставила нас в пример! Растём, добиваемся новых успехов, а ты грустишь! Где же объективная причина для грусти? Какое ты имеешь право на грусть? Только антиобщественный элемент, отколовшийся от коллектива, погрязший в буржуазном субъективизме и индивидуализме, может грустить в то время, когда остальные празднуют победу! Это дезертирство! Ты это сознаёшь?!
Юноша ничего не ответил, молча вернулся в бухгалтерию и начал подсчитывать на арифмометре длинный столбец чисел. Временами он задумывался, и моторчик арифмометра тихонько урчал, пока юноша не приходил в себя и не начинал стучать по клавиатуре когда-то ловкими, а теперь негнущимися, деревянными пальцами.
Это событие захватило всё учреждение, как весеннее половодье. Тихий юноша оказался объектом
