- Это всего хуже, - говорит Марни.
- Мы были не слишком близки, - говорю я. - Но сама понимаешь.
- Все сделаем в лучшем виде, - говорит Марни.
Вечером я стелю себе на диване, а наутро встаю первой. Ставлю воду и делаю кофе, пока он бреется.
Он появляется на пороге кухни, полотенце на голых плечах, прикидывает, что к чему.
- Вот кофе, - говорю я. - Яичница будет через минуту.
Я бужу Дина, и мы едим втроем. Всякий раз, когда на меня смотрит Стюарт, спрашиваю Дина, не хочет ли он еще, не налить ли молока, не положить ли тоста и тому подобное.
- Я тебе сегодня позвоню, - говорит Стюарт на пороге, открывая дверь. Я отвечаю:
- Меня, наверное, сегодня не будет дома.
- Ладно, - говорит он. - Конечно.
Я тщательно одеваюсь. Примеряю шляпу, смотрю на себя в зеркало. Пишу записку Дину.
Солнышко, Мама будет занята днем, но подойдет позже.
Будь дома или на дворе, пока кто-нибудь из нас не вернется.
Люблю, Мама.
Я смотрю на слово 'люблю', а потом подчеркиваю его. Потом вижу 'на дворе'. Это одно слово или два?
Еду по сельской местности, по овсяным полям и полям сахарной свеклы, мимо яблоневых садов и коров на пастбищах. Потом все меняется: больше сторожек, чем сельских домов, вместо садов - лес. После - горы, а справа, далеко внизу изредка виднеется река Натчез.
За мной пристраивается зеленый пикап и не отстает много миль. Я то и дело сбрасываю скорость в неподходящих местах в надежде, что обгонит. Потом жму на газ. Но тоже в неподходящее время. Вцепляюсь в руль до боли в пальцах.
На длинном прямом участке дороги пикап меня обходит. Но сперва немного едет рядом, за рулем - коренастый мужчина в синей рабочей рубахе. Мы оглядываем друг друга. Потом он машет рукой, жмет на клаксон и уходит.
Я сбрасываю скорость, выискивая местечко. Съезжаю с дороги и глушу мотор. Внизу, под деревьями, слышно реку. Потом слышу, как возвращается пикап.
Я запираю дверцы и поднимаю стекла.
- Ты в порядке? - спрашивает мужчина. Постукивает по стеклу. - У тебя все хорошо? - Он облокачивается на дверцу и придвигает лицо к стеклу.
Я не свожу с него глаз. Я не в состоянии придумать, что мне делать.
- У тебя там все в порядке? Ты чего вся задраилась?
Я мотаю головой.
- Опусти стекло. - Он машет головой и оглядывается на дорогу, а потом снова смотрит на меня. - Да опусти ж ты.
- Я вас прошу, - говорю я. - Мне нужно ехать.
- Открой дверь, - произносит он, как будто не слыша. - Ты там задохнешься.
Он смотрит на мою грудь, на мои ноги. Точно знаю, что смотрит.
- Эй, солнышко, - говорит он. - Я ж только хотел помочь.
Гроб закрытый и опрыскан цветочными дезодорантами. Орган начинает играть, едва я сажусь. Люди входят и ищут себе места. Вот мальчишка в клешах и желтой рубашке с короткими рукавами. Открывается дверь и входит семья, вместе проходят к задрапированному месту сбоку. Скрипят кресла все усаживаются. Тут же приятный блондин в приятном темном костюме встает и просит нас склонить головы. Читает молитву за нас, живущих, а закончив, произносит молитву за душу усопшей.
Вместе с остальными я прохожу мимо гроба. Потом выбираюсь на парадное крыльцо, на дневное солнышко. Впереди, прихрамывая, спускается женщина. На тротуаре оглядывается.
- Этого-то поймали, - говорит она. - Если кому в утешение. Арестовали сегодня утром. Я слышала по радио перед тем, как выйти. Мальчишка местный, городской.
Мы проходим несколько шагов по раскаленному асфальту. Народ заводит машины. Я вытягиваю руку и хватаюсь за паркометр. Полированные колпаки и полированные бамперы. В голове плывет.
Я говорю:
- У них могут дружки остаться, у этих убийц. Кто их знает.
- Я эту девочку сызмальства знала, - говорит женщина. - Забежит, бывало, я ей печенья напеку, сидит у телевизора, кушает.
Дома Стюарт сидит за столом, перед ним стакан с виски. На какой-то безумный миг мне кажется: что-то стряслось с Дином.
- Где он? - спрашиваю я. - Где Дин?
- Во дворе, - отвечает муж.
Он допивает виски и встает. Говорит:
- Кажется, я знаю, что тебе нужно.
Одной рукой он берет меня за талию, а другой начинает расстегивать на мне жакет, потом принимается за блузку.
- Первым делом главное, - говорит он.
Он еще что-то говорит. Но мне его слушать ни к чему. Мне не слышно ничего, когда шумит столько воды.
- Да, действительно, - отвечаю я, расстегивая остаток пуговиц сама. - Пока Дин не пришел. Давай быстрее.
Третье, что свело в могилу моего отца
Я вам скажу, что моего отца свело в могилу. Третье - это Лопух, то, что Лопух умер. Первое, конечно, - Пёрл-Харбор. Второе - переезд на ферму моего деда под Венатчи. Там-то отец и окончил свои дни, хотя, видно, они и так уже были сочтены.
За смерть Лопуха мой отец винил лопуховскую жену. Потом он в этом винил рыбу. И в конце концов винил себя, потому что сам показал Лопуху объявление на задней обложке 'Полей и Ручьев': 'доставка живого черного окуня в любую точку США'.
Заскоки у Лопуха начались после того, как он завел себе рыбу. Из-за рыбы Лопух стал на себя не похож. Так говорил отец.
Я сроду не знал, как зовут Лопуха по-настоящему. Если кто-нибудь и знал, я ни разу не слышал. Тогда он был для меня Лопух, так он мне и до сей поры помнится - как Лопух. Мужичонка он был морщинистый, плешивый, малорослый, но руки-ноги у него были сильные. Если он улыбался - что бывало нечасто, - из-под растянутых губ высовывались коричневые выкрошенные зубы. И лицо у него делалось коварное.
Его водянистый взгляд был вечно прикован к вашим губам, когда вы с ним разговаривали, а когда не разговаривали - фиксировался на каком-нибудь несообразном участке вашего тела.
Не думаю, чтобы он был по-настоящему глухим. По крайней мере, больше притворялся. Но разговаривать он точно не мог. Это уж сто процентов.
Глухой не глухой, а с двадцатых годов Лопух был разнорабочим на лесопилке.
Компания 'Каскад Ламбер', Якима, штат Вашингтон. В те годы, когда я его знал, он исполнял обязанности уборщика. И за все это время я ни разу не видел, чтобы он оделся как-то по-другому. Всегда - фетровая шляпа, рабочая рубаха цвета хаки и полотняная куртка поверх комбинезона. В нагрудных карманах он постоянно таскал рулоны туалетной бумаги, поскольку ему полагалось чистить и снабжать всем необходимым туалеты. Дел хватало, учитывая, что ночная смена после походов в удобства утаскивала домой в коробках для завтрака по рулону-другому.
У Лопуха всегда имелся при себе фонарик, хоть и работал он в дневную. Еще он носил с собой гаечные ключи, отвертки, пассатижи, изоленту - все, что бывает у наладчиков. Ну, за это Лопуха
