подкалывали, мол, вечно таскает с собой все подряд. Из тех, кто Лопуха подкалывал, особо отличались Карл Лоу, Тэд Слэйд и Джони Вейт. Но Лопуху это все было как об стенку горох. Думаю, он притерпелся.
Мой отец над Лопухом не смеялся никогда. Я, во всяком случае, ничего подобного не слышал. Отец был человек крупный, плечистый, коротко стриженный, с двойным подбородком и объемистым пузом. Лопух все таращился на его пузо. Придет, бывало, в точильню, где отец работал, сядет на табуретку и смотрит на отцовское пузо, пока тот обрабатывает пилы на больших точильных кругах.
У Лопуха был дом не хуже, чем у людей. Такая крытая толем избушка возле реки, милях в пяти-шести от города. А в полумиле за домом, на краю выгона, был карьер, где раньше, когда штат строил дорогу, добывали щебенку. Три таких здоровенных ямы, которые с годами наполнились водой.
Пруд получился глубокий. И выглядел мрачновато.
У Лопуха был не только дом, но и жена. Намного моложе Лопуха и, говорят, путалась с мексиканцами. Отец говорил, что такое мелют пустобрехи, вроде Лоу, Вейта и Спэйда.
Баба она была невысокая, полненькая, с маленькими блестящими глазками. Когда я ее впервые увидел, я увидел эти глаза. Это случилось, когда мы с Питом Дженсеном ездили кататься на великах и остановились возле лопуховского дома попросить воды.
Когда она открыла дверь, я ей сказал, что я сын Дэла Фрейзера.
Я сказал:
- Он работает вместе с... - И тут до меня дошло. - ...ну, с вашим мужем. Мы тут катались и подумали, можно у вас попросить попить?
- Подождите здесь, - сказала она.
Потом вышла, держа в каждой руке по маленькой жестяной кружке с водой. Я осушил свою одним глотком. Но больше она не предложила. Смотрела на нас молча. Когда мы стали опять усаживаться на велики, отошла к крыльцу.
- Если б у вас, ребятишки, машина была, я бы, может, с вами прокатилась.
Она улыбнулась. Для такого рта зубы казались крупноваты.
- Поехали, - сказал Пит. И мы поехали.
Мест, где можно поудить окуня, в нашей части штата немного. Водится форель, в основном - радужная. Немного ручейной и калифорнийской в горных речках, да серебристая в озере Римрок и в Синем озере. Вот, в общем-то, и все. Разве что в конце осени заходят в некоторые реки на нерест лосось и голец. Хотя если ты рыбак, сидеть сложа руки не приходится. На окуня же никто не ходил. Среди моих знакомых было полно таких, кто если и видел окуня, то только на картинке. Однако отец мой на окуней насмотрелся, когда рос в Аризоне и Джорджии, и на лопуховскую рыбу имел большие виды. Поскольку Лопух был корешем.
В тот день, когда привезли рыбу, я ходил в город, в бассейн. Помню, только вернулся - и тут же опять убежал. Потому что папка собирался помочь Лопуху с рыбой. Грузовая почта доставила три аквариума из Батон-Ружа, штат Луизиана.
Мы поехали на лопуховском пикапе: папка, Лопух и я.
Аквариумы на поверку оказались тремя бочками, упакованными в клети из сосновых досок. Они стояли за депо, и каждую отцу с Лопухом пришлось поднимать вдвоем, чтобы погрузить в кузов.
Лопух ехал по городу очень осторожно и так же осторожно ехал до самого дома.
Через свой двор он проехал без остановки. И затормозил только в футе от пруда. К тому времени почти стемнело, поэтому фары он выключать не стал и вынул из-под сиденья молоток и монтировку. А потом они с отцом подтащили клети поближе к воде и стали обдирать первую.
Бочка внутри клети была обернута мешковиной, а в крышке имелись дырочки величиной с десятицентовик. Крышку сняли, и Лопух посветил внутрь фонариком.
Казалось, в воде сновал миллион мальков окуня. Зрелище ошеломительное, будто на поезде привезли маленький океан.
Лопух подкантовал бочку к кромке воды и опрокинул ее. Вынул фонарик и посветил в пруд. Но там уже ничего видно не было. Только слышалось кваканье лягушек, но после заката их всегда слышно.
- Давай, я остальными займусь, - сказал отец и протянул руку, будто собирался взять у Лопуха из комбинезона молоток. Но Лопух отступил и помотал головой.
Он вскрыл оставшиеся клети сам, оставив на одной темные капли крови, потому что ободрал об нее руку.
C того вечера Лопух стал другим.
Больше никого к себе не пускал. Обнес забором выгон, а потом обнес колючей проволокой под током еще и пруд. Говорили, что этот забор съел все его сбережения.
Конечно, после этого отец с Лопухом знаться перестал. С тех самых пор, как Лопух его обломил. Не по части рыбалки, заметьте, ведь окуньки-то были совсем крохотные. Но он и посмотреть на них не дал.
Как-то вечером через два года после этого отец работал допоздна. Я понес ему еду, термос чая со льдом, и застал за разговором с Сидом Гловером, наладчиком.
Входя, я услышал, как он говорит:
- На него посмотришь, так можно подумать, что он женат на этих рыбах.
- Как послушать, - сказал Сид, - он бы лучше этим забором дом свой огородил.
Тут папка увидел меня, и я заметил, как он Сиду знак глазами сделал.
Но через месяц отец Лопуха дожал. В смысле, сказал Лопуху, что нужно, мол, слабую рыбу прореживать, чтобы остальной было вольготнее. Лопух стоял, уставясь в пол, и подергивал себя за ухо. Папка сказал, что сам приедет завтра и займется, потому что уже пора. Лопух, в общем-то, и не согласился. Просто не сказал 'нет', только и всего. Только еще подергал себя за ухо.
Когда папка в тот день вернулся с работы, я уже его поджидал. Достал его старые блесны на окуня и проверял пальцем тройные крючки.
- Собрался? - крикнул папка, выскочив из машины. - Я - в туалет. А ты пока загружайся. Можешь сесть за руль, если хочешь.
Я свалил все на заднее сиденье и пробовал руль, когда он вышел из дома в рыбацкой шляпе, жуя, с ломтем пирога в руке.
Мать стояла в дверях, глядела на нас. Женщина она была светлокожая, ее белокурые волосы были схвачены на затылке в тугой узел заколкой со стразами. Даже не знаю, погуливала она в те счастливые денечки, или нет, да и как она вообще жила, не знаю.
Я снял машину с ручника. Мать посмотрела, как я переключаю скорости, а потом, так и не улыбнувшись, ушла в дом.
Погода стояла отличная. Мы открыли все окна, чтобы проветриться. Переехали через мост Мокси и свернули на запад, на слейтеровскую дорогу. По обеим сторонам бежали поля люцерны, потом начались кукурузные. Папка свесил руку за окошко.
Позволили ветру отдувать ее назад. Он был весь как на иголках, я видел.
Очень скоро мы затормозили возле лопуховского дома. Вышел Лопух в своей шляпе.
Его жена глядела в окно.
- Сковородку приготовил? - заорал отец Лопуху, но тот только стоял, не спуская глаз с машины.
- Эй, Лопух! - крикнул папка. - Эй, Лопух, удочка твоя где, Лопух?
Лопух дернул головой. Он стоял, переминаясь с ноги на ногу, смотрел то в землю, то на нас. Прижал нижнюю губу языком и принялся пинать землю ботинком.
Я вскинул на плечо садок. Протянул отцу удочку и взял свою.
- Готовы? - спросил папка. - Эй, Лопух, мы готовы?
Лопух стащил с себя шляпу и запястьем той же руки утер лоб. Резко повернулся, и мы пошли за ним по топкому выгону. Примерно через каждые двадцать футов из дебрей травы, росшей по старым колеям, выскакивал бекас.
На краю пастбища земля плавно пошла под уклон и стала сухой и каменистой. Тут и там виднелись кустики крапивы и чахлые дубки. Мы свернули вправо по старой автомобильной колее, прошли через поле молочая, вымахавшего нам по пояс. Сухие стручки на верхушках стеблей сердито трещали, когда мы по нему пробирались.
Тут-то я и увидал за плечом Лопуха отблеск воды и услышал, как папка крикнул:
