сумасшедшим. Он прятал свои «указки», их находили, ломали, Гриша плакал, ему нравились это тонкие веточки, так красиво скользившие в мягкой пыли и чертившие в ней прекрасные узоры. Маруся тоже помогала искать «указки» и сообщала, когда он заводил новые — в общем, с ним долго мучились.
Когда Гриша пошел в школу, он учился хорошо, и вообще, был послушным мальчиком. Но отец хотел воспитать из него настоящего мужчину и требовал, чтобы Гриша дрался. Гриша драться не хотел, но отец его наказывал, и поэтому он стал придумывать разные истории с драками.
Маруся шла по темной улице мимо ободранных домов, из подворотен воняло дерьмом, потому что пришла весна, и все разлагалось. Мимо проезжали машины, от их дыма и гари небо казалось желтым. Маруся остановилась на набережной и закурила. Она смотрела на темную воду канала, на плавающую грязь.
Потом она зашла в пирожковую. Там у прилавка стоял молодой человек, у которого было только пятнадцать копеек, и вслух считал, может ли он купить себе бульон и два пирожка. Хватало только на один.
Маруся в душе завидовала ему. Ей вдруг захотелось жить так, «как птицы небесные», не знать, что будет завтра, и никогда ничего не иметь, или хотя бы никого не любить, чтобы можно было всегда все бросить и уйти. И начать сначала.
Она вспомнила «Сайгон». Там всегда было много народу, все целыми днями пили кофе, потом курили на улице, потом опять пили кофе. С сахаром, без сахара… Некоторые кололись прямо через рукав тут же на подоконнике. Одного из них она хорошо помнила, его звали Родион.
Родион любил повторять: «Рождение — это зло, жизнь — это страдание, и только со смертью достигаешь нирваны». Родион часто рассказывал об этом всем, кто стоял рядом, и все слушали, развесив уши. Он был очень популярен, и многие все повторяли за ним. Но Маруся знала, что он просто шутит, так он развлекался. И в остальных она не видела действительного желания отречься от мира. Просто закомплексованные и неполноценные придурки, несчастные, конечно…
Маруся сама часто думала о смерти.
В десятом классе она даже решила пойти работать в морг, обмывать трупы. Кто-то ей сказал, что за каждый обмытый труп платят пятнадцать рублей. Недалеко от их школы была больница и при ней морг. Они часто проходили мимо этого домика, в окнах там горел синий свет. Они с подругой посоветовались и решили, что это огромные деньги и что, конечно, трупы обмывать не очень приятно, но они обмоют первый, купят бутылку коньяку за пятнадцать рублей, выпьют, а дальше уже все пойдет как по маслу.
Они долго собирались туда пойти, но никак не могли решиться. Наконец весной, в день рождения Ленина 22 апреля, они в веселом настроении все же туда отправились. Они были в белых фартуках. Подойдя к домику, постучали в дверь. Никто не ответил, они толкнули дверь, она легко открылась. Перед ними был длинный коридор, синие стены. В конце коридора за столом сидела женщина в белом халате. Она посмотрела на них и сочувственно спросила:
«Девочки, вы что, кого ищете? Кто у вас здесь?» Подруга вдруг испугалась и стала дергать Марусю за рукав и шептать: «Пошли отсюда, пошли!» Но Маруся решила довести дело до конца.
«Вы знаете. — начала она. — мы бы хотели устроиться к вам на работу.»
Женщина вытаращила глаза: «На работу? Какую работу?»
«Ну, трупы обмывать. Нам сказали, что за это хорошо платят.»
Женщина так и остолбенела с открытым ртом. В ее глазах появился ужас. Наконец она проговорила: «Девочки, если вам надо подработать, идите на „Ленфильм“, а здесь здоровые мужики с трудом справляются».
«А что, они такие тяжелые? — не отставала Маруся. — Мы думали, их на пол и из шланга…»
«Да, тяжелые, очень и вообще… Вы не сможете…» — устало ответила женщина.
Тут Маруся отошла в сторону, и ее взгляд случайно упал на приоткрытую дверь, где она увидела чье-то голое мускулистое плечо и лысую голову. На железной каталке лежал мужик; то есть «это», синевато-серое, жуткое, неподвижное, когда-то было мужиком, а теперь «это» было тем, что они собирались обмывать. Маруся поскорее отвела глаза. Ее затошнило, и ноги стали ватными.
«Идите, идите отсюда,» — женщина пошла вслед за ними и закрыла дверь.
На улице светило солнце, уже появились зеленые листочки. Маруся оглянулась на окно морга, там по-прежнему горела синяя лампочка.
«Пойдем, покурим,»- стараясь говорить, бодро предложила Маруся подруге. У подруги лицо было зеленого цвета. Она дрожащими руками достала из портфеля пачку болгарских сигарет «София», это были длинные сигареты белого цвета, «долгоиграющие», как они их называли, зашли в парадняк и поднялись на самый верхний этаж, к чердачной двери. Здесь им никто не мешал, они долго курили, стараясь заглушить все преследовавший их неприятный запах. Напротив было тусклое серое лестничное окно, и казалось, что во дворе пасмурно.
Все стало сплошным туманом из которого лишь изредка выплывали безобразные рожи сморщенные кривые подслеповатые иногда встречались красные с мутными глазами Приходилось идти ощупью опираясь на вехи на палочки не зная где они попадутся Золотые звездочки вихрем поднимались вверх и лицо со злобным прищуром расплывалось становилось огромным потом их становилось много Вокруг бегали крысы и тараканы Крысы обнаглели они лезли пищали у них были длинные голые хвосты и человеческие морды
В огромной черноте отделялась какая-то плоскость и медленно опускалась потом все менялось местами Вдруг получился колодец в него тянет тянет Хлопнула дверь Там за дверью в ванной заперлась она чтобы не слышать этот странный голос который все говорил и говорил без остановки Голос менялся то высокий то низкий переходил в визг в шепот не умолкая Стулья расставлены вокруг стола Сейчас сюда придут люди много людей Они будут говорить все выясниться надо купить что-то к чаю Можно и не ждать они уже пришли они говорят
Если открыть окно и прыгнуть то полетишь Это искушение от Диавола Но ведь полетишь иначе как проверить?
Не мешайте Он говорит и его слышит вся страна Железныи голос проникает всюду сквозь каждую дверь окно слышат все никто не может от него скрыться
Когда идет дождь можно спокойно и долго спать и приятно слышать как он стекает на жестяной подоконник.
«Галя мне сказала, что при увольнении меня, наверное, лишат премии. Насмешили! Мне их премию Гюнтср выплатит в десятикратном размере, когда приедет. Хотя, конечно, жалко денег, вообще-то, я не миллионер. Я же тоже должен его принять, а для него всю жратву на рынке покупать нужно, того он не жрет, этого он не жрет. Если бы он не был иностранцем, я бы ему сказал! Мы зашли с ним в кафе-автомат на Невском, — так он заявил, что это как хлев, следовало бы сделать там жестяной желоб и привязать на цепочках много ложек — чтобы все хлебали. Большая экономия на посуде и посудомойках. Он даже поспорил с моей соседкой Шуркой. Она ему доказывала, что в кафе-автомате все очень вкусно. Наверное, боялась, чтобы он на нее куда-нибудь не настучал.
Вечером мы с Марусиком должны были идти в ресторан. Я познакомился на пляже с двумя австрийцами, одного зовут Торгом, другого — Клаус. Они приехали сюда изучать русский язык. У Торгома мать была армянка. Они хорошо говорили по-французски, а по-русски только учились, поэтому Марусик должна была мне все переводить.
В восемь часов Марусик зашла за мной. Она очень странно нарядилась, в какую-то розовую ночную рубашку с вышивкой на рукавах. Но я ей, конечно, сказал: „Марусик, куколка моя, какая ты красивая!“ Я всегда так говорю бабам. На них это хорошо действует. Я же надел свои любимые
