пугаюсь остаться наедине со своими мыслями: снова стать той маленькой девочкой, что была когда-то, снова почувствовать себя ранимой, человечной. Нет, это не для меня. Я решила жить полным ходом. Развесив грудь, раздвинув ноги – так я по-своему помогаю тем, кто слабее меня. И пока я играю роль Жизни – у них есть шанс понять, что такое на самом деле жизнь, какой она может быть у них. А если прекращу – конец.
Задумавшись, Инкуб попытался нащупать своё «потайное дно».
Зачем он бросил вызов Совету? Ради чего он ввязался во всё это? Ради того, чтобы разобраться? В Городе? В себе? Или в тех, кто в нём не нуждался и не просил его помощи и заступничества?
Его вмешательство не избавило от смерти Поля, не уберегло Шейди. И в какой-то степени ему было всё равно, но боль внутри напоминала о «потайном дне», и он злился на то, что не остался в стороне – что не остался просто Наблюдателем. Но, несмотря на всю боль, он понимал, что не способен мириться с тем, что видит. И мёртвые, что стояли у него за спиной – погибли не зря. В этом был смысл. Тот самый смысл, который был ему необходим, чтобы жить. Иначе – конец.
Рассветные сумерки накрыли некрополь густым серо-лиловым дымом. Здесь в глубине усыпальницы дремал Надзиратель – древний ужас, заключённый в недрах Города, скрытый от мира, непонятого и непринятого им. Вокруг он видел лишь пустоту, переросшую в неистовую агрессию и, как Инкуб, не признавал власти над собой.
Он лежал, заключённый во мрак и неведение, не слыша голоса улиц, не чувствуя ветра, шелеста листьев, капель дождя. Его мир, словно чёрный лист пепла, поглощал свет и цвет. Словно высохшее дерево, он жаждал крови, способной вдохнуть в него жизнь. Но умирал, вновь и вновь, в безликом неведении.
Надзиратель давно оглох и почти ослеп. Он не чувствовал запахов, забыл вкус боли. Но он знал – есть тот, кто даст ему слух, чьи глаза раскроют веки, чьи чувства вернут его к жизни. И сердце, или то, что было вместо него, начинало биться – медленно, рваными ритмами – словно неподалёку был тот, кто пробудит его – Надзирателя огненных душ…
Медленно, тяжело отворился вход в усыпальницу. Сухие листья ворвались внутрь, неся за собой дымку света и запах сырых мостовых, чёрных шипов над бурлящей, кипящей Невой.
_________
Мастер
_________
- Так-так, почти готово. Ещё вот эту маленькую деталь, и… - в маленьком магазинчике-мастерской, больше похожей на старый подвал, заиграла мелодия музыкальной шкатулки.
- Луис! Ты слышишь?
- Да, Мастер! Прекрасная мелодия!
- Сегодня мы сделали её вечной.
Старик, опираясь на трость, с улыбкой смотрел на своё новое творение, вспоминая те времена, когда он был молод и мог танцевать. Он был готов слушать эту мелодию вновь и вновь. Похожая на перезвон колокольчиков судьбы, она рассказывала ему о девушке, упавшей с небес. Возможно, об ангеле. Но старику казалось, что этой мелодией записана история любви и тяжёлой потери. Словно кто-то создал её не из нот, а из частичек своей души.
Случайно, во время своих путешествий по Европе, Мастер услышал эту мелодию в одном из вечерних переулков таинственного Лондона. Он искал, но не мог найти, откуда движется звук. Наверное, он происходил из окна одного из домов – тихо играла челеста, а вместе с ней – плавная скрипка, словно успокаивавшая плач колокольчиков судьбы. И, не в силах позволить себе потерять столь прекрасную мелодию, Мастер записал её в нотах, чтобы потом сотворить одну из самых пронзительных и близких сердцу шкатулок, когда-либо выходивших из-под его старательной руки.
Но вдруг, он вздрогнул. Ему показалось, что он снова там – на улицах Лондона. И снова мелодии подыгрывает тихая скрипка – яркая вальсирующая кисть, рисующая небо мечты над головой.
- Мастер! Вы слышите? За дверью – кто-то играет на скрипке!
И в точности то, что я слышал когда-то… Неужели это Он…
Незнакомец в шляпе играл, прислонившись к стене возле двери в «Магию Музыки». Редкие прохожие останавливались, чтобы послушать его, даже бросали монеты, и шли дальше, утягиваемые в омут повседневности. А он, беспечный Наблюдатель судеб и путей, глубоко погрузившись в себя, вспоминал тот вечер, когда сочинил «Сломанные Крылья»[83]. Последний раз он играл эту мелодию вместе с Лилль перед тем, как она уехала, решив, что готова идти своей дорогой.
Завод иссяк – умолкла музыкальная шкатулка. Затихла скрипка, и отворилась железная дверь. Инкуб вошёл в магазин и, не произнося ни слова, подошёл и взял в руки творение Мастера.
- Эй, ты что тут забыл! А ну положи на место! – набросился Луис.
- Всё нормально, Лу, оставь нас. Всё хорошо.
- Вы знаете этого странного господина, Мастер?
- Да-да. Это он придумал эту мелодию…
Луис удивлённо посмотрел на незнакомца и, пожав плечами, скрылся в заднем помещении мастерской.
- Так вот, где я тебя слышал. Как, скажи мне, как ты научился играть на струнах души?
- Я не учился.
- Невероятно! Позволь мне представиться. Я – Вирджил, мастер этого маленького скромного магазинчика. Как видишь, в основном специализируюсь на музыкальных шкатулках…
- Потайное дно…
- Что?
- Так вот оно какое, моё потайное дно…
Инкуб внимательно рассматривал маленький ключик, который приводил в действие завод шкатулки. Повернув его на несколько оборотов, он открыл крышку, и вновь в воздух полилась мелодия, когда-то родившаяся в самых недрах его тёмной, но красивой души.
- Какое потайное дно?
- Тише…
Вирджил помнил его, лежащим на холодных камнях, спасшимся от своры стервятников с помощью магии музыки – древнего искусства, далеко не многим известного. Тогда он подумал, что Наблюдателю повезло, но видел сейчас, как он влюблён в переливы мелодий, и понимал – такое не бывает случайным. Словно не скрипка была инструментом Инкуба, а он сам – сотканное из нитей светотеней, незаданных вопросов и ненайденных ответов существо – творение собственного гения, записанное на оборотах кожи, в ранах и симптомах болезней – отпущенный по извилистым венам огонь, пожирающий, но питающий душу. Если она есть…
- Вы действительно Мастер, Вирджил, – промолвил Инкуб, затворяя крышку музыкальной шкатулки, – В этой маленькой коробочке вы заключили душу. И каждый теперь может заставить её петь. Я не хочу вас винить, но… это моя душа. Моё потайное дно. И я заберу его с собой. До той поры, пока моя душа не будет готова стать частью ещё чьего-либо мира.
