Так сложилось, в этом мире кто-то видит больше, кто-то меньше, кто-то не смотрит, или же просто предпочитает не замечать. Среди людей не знающих, что происходит за фасадом привычных страниц и экранов, существуют люди Предвидящие, чувствующие вибрации особых энергий, осязающие присутствие сил древних и величественных, способных одной рукой перетереть в пыль человеческий череп. Они правят балы, маскарады, слушают театры в своих призрачных ложах, или просто обедают тихим пасмурным днём среди сотен похожих на них человекообразных существ. С невинной улыбкой просят передать соль, запуская когти теней под скатерти тайных вечерей.
Видящие – так называют они сами себя, живущие во многих мирах, невидимые для большинства окружающих. Говорят, именно с них когда-то и начался мир людей. Многие из Предвидящих – потомки таких высших сил. Некоторые – прямые наследники, потерявшие память. И, выходя на улицы Города, стоит помнить о том, что среди масс человеческой крови разных ядов и сортов можно встретить и тех, для кого слово «люди» - лишь обыденный термин, за которым скрываются целые расы других гораздо более просвещённых существ.
Одни предпочитают таиться, другие – являются избранным; третьи живут этой жизнью, возможно, рисуют портреты соборов и рек, играют на флейтах в туманах ночных переходов, танцуют стриптиз, угощают чаями, гоняют на байках за полночь в рубашках с жабо[171]. И многим мир людей приходится ближе тёмного закулисья, где разговоры о бессмертии, высших материях и «проектах проказы» становятся утомительным бытом, таким же, в какой со временем превращаются жизни жён и мужей.
Одни предпочитают кресло у камина и шелест петербургской Таймс [172]
Другие – ветер нового мира, переменчивого и странного, как и страсти людей, населивших его.
Вчера и сегодня, выходя на одинокие променады, Наблюдатель не раз встречался с хитрыми дамами в елизаветинских платьях и сомнительными валетами в николаевских сюртуках[173] Поворачивая от Аничкого моста на Невский проспект, отпущенные медлительным светофором, они неслись в своих кэбах, запряженных чёрными лошадьми, перед строем машин, сдерживая их неистовый натиск, и едва ли кто в мире людей слышал биты копыт об асфальты размокших дорог.
А по ночам, за решётками Летнего сада, они играли в крикет или гольф, отбивая руки Венерам; собирались на концерты Шопена в вестибюлях Михайловских гроз; созывали партии для соколиной охоты в Крестовских владениях. Наблюдатель замечал их лорнеты и мушки, корсажи и цепочки карманных часов – среди массы свойственных современным людям нарядов эти детали, больше или меньше, выдавали других, неподвластных времени существ – персонажей безвременья, порочно, нарочно или нечаянно, но неслучайно оказавшихся среди таковых.
Часто, гуляя по сонным аллеям, Наблюдатель встречал похожих на себя, одиночек, прошедших боль и убийства, но именно так обретших, познавших себя. Среди них был и грустный мечтатель из-под купола Исаакиевских грёз; и осенний скиталец, ценитель вина из дождей, розмариновых слёз. В каждом из них была своя, особая музыка, и Наблюдатель верил, что именно созвучие их мелодий, настроений, оттенков элегии клавиш и струн, свело их как-то когда-то, чтобы знать – их одиночество не одиноко; дать новый глоток свежей жизни на новом этапе пути.
Так бывает. Не спеша, ты идёшь мимо стен и дверей, огибая кривые Фонтанки, и встречаешь кого-то, кто так же шёл мимо, застывши в себе, считая камни скомканных мостовых под ногами. Незаметно вы касаетесь друг друга полами длинных плащей, волосами или пальцами рук, и этот неуловимый контакт зажигает ту самую искру, которая даёт вам понять: «сейчас, сегодня, в это время – этот человек, существо или призрак мне близок». И так зарождается первая нота мелодии, жившая в вас все эти долгие одинокие променады, но только тогда произнесённая вслух.
Наблюдатель знал, что ничего не происходит случайно. И к мёртвым, почти как Харон, давно уже привык. Как Инкубу ему хотелось лакать концентрированного наркотика страсти. Но, живущий в мире людей, он желал хоть немного их оградить. Потому и, блуждая в холодных ветрах, искал тех, для кого его страсть станет лучшим безудержным благом. Искал тех, чья смерть станет наслаждением для обоих – последним любовным соитием погребальных костров.
Инкуб приходил в сад любви[174], запирал ограду мёртвым движеньем руки, поджигал церковь и пил раскалённое пламя – нектар, что травил и питал его душу, придавая сил вновь, зашторив глаза, брести в променадах безумия сквозь смуты опалов ночей. Словно волк похмельного Гёссе[175], испивший бокала чумы из уст многоликого сфинкса театра трагедий.
VII Dies
С лёгким скрипом отворилась вечерняя дверь, выпуская на улицу ароматы айлейских морей[176], и тёмная фигура в потрёпанном длинном плаще скользнула, словно тень саламандры[177], в древний уют прикаминного бара и тусклой лампады, над которой завис небольшой паучок, задумавшись над местом для строительства своей паутины. Сонный Якоб, склонившись над полумесяцем журнального стола, сосредоточенно щурил глаза, сдвигая мохнатые брови, преследуя линии строк одной из тех книг, что Иностранец добавил в его скудную библиотеку. Издалека, по обложке и выражению лица хозяина дома, Гэбриел с улыбкой узнал «Степного волка» Германа Гёссе. А увлечённый Якоб так и глотал незнакомые слова и мистические непонятные строки, не замечая ни Иностранца, столь странно любимого им, ни паука, сплетавшего перекрёстки сапфировых нитей.
Хозяин волновался, куда пропал Гэбриел Ластморт, но был уверен, тот непричастен к убийствам, хоть с виду 'весьма подозрительный тип'. Достаточно Якоб пожил на этом свете, чтобы уметь отличить философа от маньяка. К тому же, он уважал людей, ценящих хорошую выпивку. Потому и ждал, когда Иностранец вернётся, уже приготовив его излюбленный Лагавулин.
- Сегодня ваш дом наполнен богатым тоном скалистой Шотландии, хозяин, - Гэбриел улыбнулся, и тут же поначалу испугавшийся Якоб вскочил и бросился к нарушителю барного штиля, чтобы обнять его крепкими, чуть полноватыми руками, и с радостью выкрикнуть:
- Иностранец, черт тебя дери! Где ты был? Я уже устал пить один!
'Почти аксиома.
Лучшие люди, которых ты знаешь – те, с кем хочется выпить.'
Понимая, что не сможет сбежать от взбудораженного Якоба, пока не расскажет ему хотя бы часть своих недавних приключений (меняя имена, сущности, смыслы), да и не в силах отказаться от богатого солоноватого вкуса любимого виски, Гэбриел остановил своё время – на какой-то период – в гостиной,
