Он проказливо усмехнулся:
— Пусть это останется тайной.
Аннабел откинулась на спинку.
— Это нечестно.
Он только пожал плечами:
— Теперь я просто туда не хожу.
— Никогда?
— Никогда. Хотя, говоря по правде, я наверняка там бы заснул.
И он не кривил душой. Церковные службы начинались слишком рано для человека, не спавшего всю ночь.
Она улыбнулась, но улыбка ее была несколько тревожной. Она поднялась на ноги, он тоже начал вставать, но она махнула рукой:
— Пожалуйста, ради меня не торопитесь.
Себастьян смотрел, как она подошла к окну и уперлась лбом в стекло.
— Как вы думаете, он все еще там? — спросила она.
Он не стал притворяться, что не знает, о ком она говорит.
— Возможно. Он очень настырный. Если ваши родичи сказали ему, что вы скоро вернетесь, он будет дожидаться.
— Леди Оливия сказала, что проедет мимо Викерс-Хауса после своего свидания и посмотрит, там ли еще его экипаж. — Аннабел обернулась к нему и, не поднимая глаз, уточнила: — У нее ведь не назначено никакой встречи. Не так ли?
Он было собрался солгать, но не стал этого делать.
— Думаю, что нет.
Аннабел медленно кивнула, затем ее лицо сморщилось, а он лишь успел подумать: «Только бы не заплакала!» — потому что не знал, как вести себя с плачущими женщинами. Особенно с плачущей Аннабел. Но прежде чем придумал подходящее утешение, вдруг понял…
— Вы что, смеетесь?
Она покачала головой, но смеха не сдержала.
Он поднялся на ноги.
— Что тут смешного?
— Ваша кузина, — с трудом выговорила Аннабел, борясь со смехом. — По-моему, она старается вас скомпрометировать.
Это была самая нелепая мысль, которая только могла прийти в голову… но, пожалуй, самая верная.
— Ох, Аннабел! — произнес он, направляясь к ней грациозной походкой хищника. — Я давным-давно скомпрометирован.
— Мне очень жаль. — Она все еще смеялась. — Я не хотела ни на что намекать…
Себастьян подождал, но окончание ее фразы потонуло в новом взрыве смеха.
— Ох! — Она прислонилась к стене, держась за живот.
— И это было совсем не смешно, — сказал он, но, говоря это, сам улыбался. Когда она смеялась, нельзя было не улыбнуться.
У нее был необыкновенно чудесный смех.
— Нет-нет, — задыхалась она, — не в том дело. Извините, я о другом подумала.
Он выждал немного, но объяснения не последовало. Наконец он промолвил:
— Может быть, объясните мне, что все-таки имеете в виду?
Она фыркнула и зажала обеими руками рот.
— У вас такой вид, словно вы плачете, — покачал головой он.
— Вовсе нет, — прозвучал приглушенный ответ.
— Знаю. Я просто решил сказать вам это, чтобы вы не удивились, если кто-то войдет сюда и сочтет, будто я довел вас до слез.
Она взглянула на него сквозь пальцы:
— Простите.
— Так что же вас так насмешило? — Потому что теперь ему действительно захотелось узнать, в чем дело.
— О… просто… прошлым вечером, когда вы говорили со своим дядей… — Он откинулся на спинку дивана и терпеливо ждал. — Вы сказали, что хотели вернуть меня в чуткие объятия света.
— Не самый элегантный оборот речи, — согласился он.
— Я только и могла подумать… — У нее был такой вид, словно она вот-вот снова взорвется смехом. — Я не уверена, что мне нравятся эти объятия. Лучше бы обойтись без них.
— Для меня это тоже не самые привлекательные объятия, — вздохнул он, стараясь не смотреть на ее грудь.
Но его слова заставили ее снова смеяться так сильно, что грудь ее бурно затрепетала. Что произвело не менее бурное воздействие на некоторые иные части его организма.
Он застыл и смущенно закрыл глаза.
— Поверить не могу, что я сказал такое.
Себ перестал дышать. Он мог только смотреть на нее, на ее губки — сочные, розовые, все еще растянутые в улыбке.
Ему захотелось ее поцеловать. Ему хотелось ее целовать даже больше, чем дышать. Наверное, это вряд ли можно было признать разумным желанием, потому что если бы он рассуждал разумно, то отступил бы… Выбежал из этой комнаты… и направился принимать очень холодную ванну.
Вместо этого он шагнул к ней. Положил руку поверх ее рук, бережно придерживая их там, где они лежали.
Ее губы приоткрылись, и он ощутил ее нежный выдох. Он не знал точно, был ли это именно выдох или тишайшее «ах»… и ему это было уже все равно. Он хотел, чтобы ее дыхание слилось с его дыханием.
Себ наклонился вперед. Медленно. Он не мог торопить этот момент, не мог потратить впустую ни единой секунды. Он хотел все запомнить. Хотел, чтобы каждый миг навсегда был запечатлен в его памяти. Он хотел знать, что чувствуешь, когда находишься всего в двух дюймах, а потом в одном, а потом…
Он сомкнул свои губы с ее губами. Сначала одно крохотное летучее прикосновение… и отпрянул. Он хотел смотреть на нее, точно знать, как она выглядит после поцелуя. И как она выглядит, ожидая следующего.
Он сплел пальцы с ее пальцами и медленно оттянул ее руку от лица.
— Посмотри на меня, — прошептал он.
Но она потрясла головой, не открывая глаз.
И тогда он больше не смог ждать: обнял ее, притянул к себе, прижался губами к ее губам. Но происшедшее между ними оказалось чем-то большим, чем просто поцелуй. Его ладони скользнули вниз по ее спине на крутую попку и сжались. Он не сознавал, пытается ли теснее привлечь ее к себе или просто наслаждается пышностью ее плоти.
В его руках она была богиней, нежной и сочной, и ему хотелось поглощать ее… ощущать каждый ее дюйм. Он хотел касаться ее форм, гладить их и мять… Господи, он почти забыл, что целует ее… Ах, это ее прекрасное тело! В его объятиях заключалось какое-то волшебство, и когда он оторвался от ее рта, чтобы передохнуть, то уже не мог сдерживаться. Со стоном он перешел поцелуями к ее подбородку, потом шейке. Ему хотелось не ограничиваться ее губками, а покрыть поцелуями ее всю… целовать ее повсюду.
— Аннабел, — простонал он, а пальцы его торопливо расстегивали пуговички сзади на платье. Он умел делать это ловко, прекрасно знал, как раздевать женщину. Обычно он делал это медленно, наслаждаясь каждым моментом, каждым дюймом обнажаемого тела, но с ней… он не мог ждать. Как безумный, он протискивал пуговицы в петельки, пока не расстегнул их достаточно, чтобы спустить платье с ее плеч.
Ее сорочка была очень простой: никакого шелка, никаких кружев, только тонкий белый ситец. Но он
