Но из всех равнокрылых я с особенной настойчивостью искал очень красивых фонарниц. Эти насекомые живут на ветках, и о них сложилась курьезная легенда.
Строение фонарницы весьма странное. На голове у нее большой полый вырост, напоминающий надутый пузырь. Его назвали «фонарь» и два столетия считали, что этот вырост фосфоресцирует. Оказалось, что это неверно.
Мне довелось наблюдать сотни фонарниц живыми. Всякий раз, когда мне самому удавалось поймать их или когда их приносили мои подручные, я помещал насекомых в темное место и ждал, будут ли они светиться. Но никогда я не замечал ни малейшего фосфоресцирования.
Легенду о фонарницах придумала знаменитая натуралистка Мари Сибилла Мериан, которая между 1670 и 1680 годами жила в Голландской Гвиане; ее труды были опубликованы на нескольких языках. Заинтересовавшись славой фонарниц, я обратился к запискам госпожи Мериан.
Она рассказывает, что однажды, возвратившись из своего энтомологического похода с ящиком, наполненным живыми насекомыми, она нечаянно опрокинула канделябр с зажженными свечами, который стоял на том столе, куда она поставила ящик. «В темноте я увидела, — пишет госпожа Мериан, — очень сильный фосфоресцирующий свет». Она крикнула слуге, чтоб он принес другой канделябр. Но, прежде чем вошел слуга, она схватила в темноте светившееся насекомое. Это насекомое она держала в руке, пока в комнате вновь не зажгли свечи. Но она не дала себе труда проверить еще раз явление фосфоресценции. И это ее ошибка, ибо, несомненно, она схватила не фонарницу, а жука-щелкуна кукухо; некоторые виды его действительно фосфоресцируют.
Я произвел исследование фонарницы под микроскопом и должен лишний раз подтвердить несостоятельность красивой легенды. Жаль! Ведь и в самом деле кажется, будто фонарница несет на голове фонарь.
Помимо знаменитой фонарницы, в Гвиане существует еще ряд представителей семейства фонарниц, более или менее крупных и более или менее редких. Ни один из них не светится. Прежде всего там изредка встречаются фонарницы корончатые, которых я за десять лет поймал с десяток экземпляров; затем еще более редкая фонарница пилоносая, которых я добыл всего два экземпляра.
Менее поэтичными, чем фонарницы, являются лесные клопы. Клопы, по крайней мере некоторые из них, в Гвиане гораздо красивее, чем у нас во Франции, где они вполне заслуженно пользуются печальной славой.
Как ни странным это может показаться, но в Гвиане некоторые клопы издают весьма приятный запах. У других же очень красивы крылья бесконечно сложного устройства, напоминающие кружева.
Правда, встречаются также и хищные клопы, которые, в отличие от большинства своих гвианских собратьев — вегетарианцев, питаются кровью животных и даже опасны для человека. Они являются носителями микробов и, пожалуй, еще более опасны, чем москиты.
Поскольку я говорю сейчас о наименее приятных тварях Гвианы, надо вспомнить и о пауке-птицеяде, самом отвратительном из всех тамошних пауков.
В Гвиане водится очень много видов пауков всяческих форм: у одних очень тонкие ножки, как у их европейских собратьев; у других ножки короткие, а туловище твердое, усаженное зубцами и шипами.
Наиболее знаменитый из них — паук-птицеяд. Некоторые особи его имеют в ширину при широко раздвинутых ногах тридцать сантиметров; головогрудь — пяти-шести сантиметров в ширину, брюшко — размером с куриное яйцо. Этот гигант имеет два ядовитых крючка длиною в два-три сантиметра.
Если этот ужасный паук, который по преимуществу живет на песчаных опушках девственного леса, укусит млекопитающее животное величиною с собаку, оно умирает через час после укуса, а зверек величиной с крысу агонизирует уже через несколько секунд. Укус паука-птицеяда может оказаться смертельным и для человека, если вовремя не применить соответствующие лечебные средства.
У птицеяда есть, однако, враг, который гораздо меньше его, но прекрасно с ним справляется. Это оса, представитель отряда перепончатокрылатых из семейства дорожных ос, или помпилов, насекомое чуть побольше обыкновенной осы. У него длинные ноги, красивые крылышки, а жалит оно очень больно.
Однажды я был свидетелем молниеносного сражения между пауком-птицеядом и помпилом. Оса вдруг бросилась на паука; шестью своими длинными ногами она уцепилась за него и вонзила ему в брюшко свое жало. По телу паука пробежала дрожь, и через две-три минуты он был неподвижен.
Птицеяд даже не пытался защищаться. Как только жало осы вонзилось в его тело, он оказался парализованным.
Я воспользовался этим драматическим инцидентом и захватил их обоих. Сачком поймал помпила; он принадлежал к еще не известному мне виду, с которым я хотел познакомиться. А паука мне было совсем не трудно схватить: ведь он был неподвижен. Разумеется, я взял его пинцетом, так как волоски на его мохнатых ногах обжигают, словно крапива.
Я сожалею, что видел это сражение только один раз. Знаю, что его нередко наблюдали другие энтомологи, но, конечно, оно заслуживает самого тщательного изучения.
Как бы то ни было, эта сцена побудила меня наловить пауков-птицеядов; занимаясь этой охотой, я наблюдал их нравы.
Я не раз замечал, что, испугавшись чего-нибудь, паук-птицеяд скрывается в земле, и Для меня долго оставалось загадкой, как он может исчезать так быстро. Но однажды я нашел разгадку этого мгновенного исчезновения. Мне посчастливилось обнаружить нору паука, — ее хозяин временно отсутствовал, отправившись на охоту.
Норы пауков-птицеядов имеют правильную цилиндрическую форму; в ширину они — от пяти до восьми сантиметров, глубина их — от десяти до восемнадцати сантиметров. Стенки выстланы шелковистой мягкой паутиной, сотканной пауком. Верхняя часть норы представляет собой настоящий трап, подбитый снизу такой же шелковистой паутиной. Снаружи нора прикрыта землей и гравием, и ее не заметишь среди комочков земли и камешков.
Заприметив логовище паука, я стал наблюдать за ним.
Спрятавшись в норе, паук подстерегает добычу и, лишь только услышит, что она приближается, внезапно приподнимает покрышку своего жилища и набрасывается на жертву. Та, ошеломленная, растерянная, покорно принимает смерть. Обычно птицеяд пожирает добычу вне своего жилища. Может быть, он не хочет загрязнять нору остатками убитого животного?..
Лимонные деревья в моем саду были покрыты гусеницами довольно обычного вида — парусника Анхизия. При последней линьке этих гусениц перенесли в садки; я давал им привычную для них пищу и выжидал, когда из куколок выйдут бабочки.
Но однажды я нашел на тех же самых лимонных деревьях другой вид гусениц, того же самого семейства, только гораздо более крупных. Я с любопытством ждал появления бабочки. Наконец из одной куколки вышла великолепная, огромная бабочка, какой я еще никогда не видел. Я трепетал от радости. Наверное, от восторга у меня задрожала рука, когда я захотел ее схватить: бабочка величественно взлетела и понеслась к церковной колокольне. Больше я уже никогда не видел ни одной бабочки этого вида и очень сердился на себя за неловкость.
Выведение бабочек-геликонов доставило мне больше удовольствия.
Меня всегда интересовали Геликонинны (подсемейство Нимфалид), имеющие множество видов. Из всех этих видов самый прелестный, пожалуй, Дорис, с очень длинными крыльями.
Передние крылья у Дорис черные с синеватым отливом и с большими желтыми пятнами. Задние крылья еще красивее: между каждой жилкой имеется пятно в форме кинжала светло-голубого цвета, чуть глянцевитое. Интересно, что существует разновидность, у которой эти пятна не голубого, а очень красивого красного цвета.
Добыть много красных Дорис было очень легко. Иногда в лесной чаще встречались горизонтально протянувшиеся между деревьями лианы, на которых висели тысячи куколок. Я собирал эти куколки и
