бутылке. — Джон встал и подошел к друзьям. — Я выношу каждому из вас свою личную благодарность, — он пожал каждому руку. Его рука была цепкой, как репей.
Приготовившись никак не менее, чем к мучительным пыткам, друзья почувствовали сейчас себя воскрешенными. Уяснив, что смертная казнь не состоится, они шумно вдохнули в себя воздух жизни и, кивнув головой в ответ на слова благодарности Железного Джона, повернулись и хотели поскорее выйти отсюда на волю, но президент остановил их:
— Как! Вы хотите от меня так скоро уйти? Подождите! Я хочу с вами побеседовать об одном очень важном для меня деле. Я о вас кое-что знаю. Один из вас пишет стихи, другой сочиняет музыку, а третий, что мне важно, философствует. — Президент в упор поглядел на каждого. Было видно: он любил, что называется, заглядывать в душу. В его словах, манере разговора было что-то коварное, не предвещающее ничего доброго.
Друзья насторожились. Приподнявшееся было настроение теперь рухнуло, как у зверя, попавшего в яму-ловушку.
И, словно в подтверждение их предчувствия, из невидимого динамика прозвучал воспроизведенный голос Георгия:
«Я на эту дурацкую процедуру не пойду! Плевал я на все приказы идиотов-президентов!»
В наступившей гробовой тишине Джон полюбовался эффектом, который произвел на друзей его коварный прием, а у них неприятно засосало под ложечкой в ожидании расплаты за недозволенную дерзость.
Но Железный Джон спокойно, без тени гнева сказал, глядя на Георгия:
— Человеку нельзя быть принципиальным, это всегда приводит к неприятностям. Философ, верно я говорю?
Георгий покраснел, как школьник, и, запинаясь, ответил:
— Для кого-то, может быть, это и верно. Но подслушивать и записывать чужие разговоры — это нехорошо! — Слова философа грянули упреком в адрес тщеславного самолюбивого правителя. Здесь был тот случай, когда воспитание побороло инстинкт самосохранения и подобный шаг мог стоить смельчаку жизни. Из истории известно: правители не прощают тем, кто громогласно, в глаза заявляет об их неблаговидных поступках.
— Почему нехорошо? — усмехнулся Джон. Вероятно, смелость Георгия ему понравилась.
— Это унижает человеческое достоинство! — ответил Георгий.
Джон нахмурился и возразил:
— Достоинство — дурной индивидуализм! Это надо знать, философ! — и добавил: — Настоящий правитель должен знать, что думают, о чем говорят в его отсутствие подчиненные. Это для их же пользы!
— А если мы не ваши подчиненные? — не унимался философ. — А вдруг это кому-то не понравится?
«Кому-то не понравится» — любимый словооборот Георгия, и он часто употреблял его в своем разговоре.
Джон с удивлением посмотрел на Георгия и, подумав, сказал:
— Не понравится «кому-то»? — И умолк, что-то обдумывая. Было видно: поговорку Георгия он принял за туманный намек на «кого-то» на материке и насторожился. Потом решительно заявил: — Это неважно! Теперь подслушивают все. Не только правители, даже друзья, не говоря о соседях и знакомых. В век техники это стало простой необходимостью. Теперь через космос можно услышать, о чем говорят в соседнем доме. Не надо быть щепетильным.
Георгий хотел ему возразить, но Юрий больно ущипнул друга за руку, призывая к благоразумной осторожности: в разговоре с деспотом нельзя забываться! Деспот всегда коварен.
Но деспот не собирался быть коварным. Наоборот, заметив предупредительный знак Юрия, он усмехнулся и сказал:
— Не надо его останавливать!
И обратился к Георгию:
— Я вас хочу вызвать на философский диспут в присутствии ваших друзей. Не испугаетесь?
Юрий и Орест с удивлением глянули на Железного Джона: они могли ожидать от него что угодно, но только не философских побуждений.
А Георгий с поспешностью ответил:
— С удовольствием! Приятно провести философский диспут с самим президентом. У нас на кафедре в институте такого не бывает! Очень интересно! — И молодой философ с петушиным задором уставился на Джона.
От этих слов у Юрия и Ореста похолодело внутри. Они-то хорошо знали характер своего друга, каким он бывает в спорах и чем заканчиваются его философские диспуты. Совсем недавно они вытащили его из философской свалки у пивного ларька на улице с синяком под глазом. А в последней праздничной компании, в которой собрались друзья с женами и близкие, он так распалил страсти своими философскими выходками, что вся компания перессорилась и разбежалась по домам досрочно, оставив на столе и деликатесы, и запас выпивки.
— Значит, вы согласны вступить со мной в философскую дискуссию? — спросил Джон.
— Конечно! — с боевым задором ответил Георгий.
Философский спор! Или, как его называли древние, — диспут, а в наши дни — дискуссия! Хотя точно и давно известно: истина, как святой дух, и увидеть ее, а тем более родить совершенно невозможно. Но философы! Этот упрямый вид человечества уже несколько тысяч лет пытается, причем шумно и гамно, доказать, что это не так, что истину можно ухватить даже за хвост, если как следует изловчиться. Но бог с ними, пусть ищут! Ведь искали ученые свой флогистон и теплород, почему философам нельзя попытаться родить истину!
Нас сейчас волнует другое — как заканчиваются философские споры. Тут всё зависит от аудитории, от ее способности удержаться от кулачных аргументов. Мы уже говорили: если затеять философствование на улице, будет драка, если в компании — компания разбежится. Философский спор, э… диспут между правителем и обыкновенным мудрецом в Древнем Востоке и в Средней Азии заканчивался обычно отсечением головы мудреца или снятием кожи с его спины.
Поэтому мы настоятельно советуем, даже просим: не заводите философских дискуссий ни дома, ни на улице.
А вы, милые женщины, удерживайте мужей от попыток рожать истины. И в самом деле: зачем нужна философская истина, если дома так хорошо и все здоровы. Лучше заведите кошку или собаку. На них можно смотреть, их можно даже гладить.
Итак, мы считаем, что Георгий совершенно легкомысленно согласился на философский диспут с правителем острова Благоденствия. Упрямец! Философский синяк и развал компании в споре у него уже были, не хватало только остаться ему без головы или без кожи.
Железный Джон с наполеоновским величием поглядел на побледневших друзей, потом перевел глаза на петушинно изготовившегося к философской драке Георгия и неожиданно сказал:
— Сначала мы побеседуем. Узнаем друг друга поближе. А потом скрестим шпаги.
И, чтобы сломать барьер отчужденности между ним, правителем, и гостями, он достал из шкафа бутылку французского коньяка, хрустальные стопки, нарезанный ломтиками лимон и, разлив коньяк, предложил тост:
— Давай выпьем за нашу несчастную цивилизацию!
Его слова грянули, как реквием на братской могиле человечества, задев самые заветные, самые тонкие чувства друзей.
— Почему же за несчастную? — сразу пошел в бой Георгий. — Лучше за неразумную! За несчастную я пить не буду!
Джон удивленно поглядел на Георгия и сказал:
— Как будет вам угодно. И «кому-то» тоже, — видимо, брошенное Георгием таинственное «кому-то» не давало ему покоя. — Вы пейте за свое, а я за свое. А потом выясним, кто из нас прав. — И он выпил коньяк, отправив вслед за ним ломтик лимона.
