— На Земле?
— На Земле будут гулять пыльные бури, как на Марсе. Только никто их не увидит. Жизни на Земле не станет.
— Что же делать, по-твоему?
— Надо не спасаться, а спасать всем всё человечество! Всем, но не одному. Не будет рода человеческого — каждый из нас погибнет. Где нет главной реки, там нет маленьких рек.
— И я должен спасать всех от ядерной катастрофы?! — удивился Джон.
— Каждый должен спасать сейчас род человеческий, если он хочет жить и дать жизнь потомкам, — пояснил Георгий.
— Спасать других? — Джон усмехнулся. Было видно: эта мысль казалась ему нелепой, и он был к ней просто не готов. — А если тогда… будет коммунизм? Нет! — выкрикнул он. — Пусть погибнут они!
— Но погибните и вы! Поймите это! И на планете будет только ветер гонять пепел коммунизма и капитализма! И ваш пепел будет там, не волнуйтесь!
Такой вывод подействовал на сознание Железного Джона умопомрачающе, как на здорового человека, который жил беспечно и собирался жить так и дальше, но вдруг увидел, что в его сердце вонзился нож убийцы, и его сознание обожгла мысль: «Я умираю!» В приступе безумия он истошно закричал на Георгия:
— Ты врешь! Я не умру! Я убью тебя! Я убью всех! Всех! Всех! — как сумасшедший, кричал он.
И в это мгновение Георгий очутился на полу, придавленный мощными, цепкими руками, сходными с когтистыми лапами хищного зверя или зубьями экскаваторного ковша, искусственными руками тяжеловесов-охранников, готовых раздавить, задушить, растерзать неосторожного и наивного в недозволенной откровенности своей философа, осмелившегося так дерзко и открыто разговаривать с деспотичным властителем.
Картина этого момента была и мерзкой, и ужасной. На полу лежал поверженный правдолюб-философ Георгий, придавленный до полной неподвижности манекенами. Над ним стоял Железный Джон с вытаращенными от гнева и безумного страха глазами, с истерично трясущейся головой.
А рядом — растерянные, ошарашенные в испуге Юрий и Орест.
Всего один жест правителя и… осталось бы лежать на полу растерзанное бездыханное тело.
Но неожиданно встал ангелом-спасителем Орест.
В критические моменты у Ореста всегда появлялась неизвестно откуда берущаяся смелость. Такое бывает, когда человек не обременен заботой о своем потомстве. Орест, как мы говорили, был холост, не имел детей, в разговорах с начальством был всегда прям, держался без подобострастия. С отчаянной независимостью он шагнул к Джону и вызывающе, с угрозой заявил ему:
— Эй, Джон, не забывайся! Ты опасно шутишь! Учти: даром тебе это не пройдет! Тебе придется отвечать за его жизнь, за каждый волосок с его головы! Ты еще не знаешь, кто мы! А распоряжаешься!
Голос Ореста гремел, как органная труба, рокотал генерал-басом, бассо-континуо, как говорят итальянцы, и нес в себе зловещий смысл.
От его слов Джон очнулся. Приступ дикой ярости в нем погас, и он весь как-то сник, в глазах вспыхнул испуг. Разгневанного деспота как не бывало. Видно, намек Ореста на ответственность свыше прозвучал для его сознания предупреждающим громом.
И это было естественным: осознанность ответственности за свое содеянное перед «кем-то», кто над тобой «свыше», порождает в душе одинаковое чувство страха как у ребенка, так и у деспота.
Железный Джон подал рукой знак, и тяжеловесы-охранники легко, как детскую игрушку, поставили Георгия на ноги.
Покривив в отвращении губы, словно от приступа внутренней боли, президент подобострастным движением руки смахнул с плеча «воскресшего из убиенных» невидимую пылинку, выказав этим жестом свою «демократичность».
Почувствовав себя на ногах, Георгий выговорил своему оппоненту:
— Подобный прием недопустим в философском диспуте! Такое не по правилам эристики.[1] Если хотите аргументировать свой довод мускулом, то выражайте его без посторонней помощи! Это золотое правило знали даже древние! Иначе я могу отказаться от дискуссии! В одностороннем порядке!
С трясущимися челюстями, взлохмаченными вихрами, ссадиной на щеке и высказанной претензией, в которой было больше трагикомизма, чем резона, Георгий был сейчас похож на Рыжего из цирка. В другой обстановке это вызвало бы бурю смеха, но теперь, увы, обстановка никак не располагала к веселью.
Друзья хотели крикнуть ему: «Ну и откажись», но не успели, Джон опередил их:
— А зачем отказываться? Первый раунд прошел у нас удачно. Вы почти победили! Я с удовольствием записываю очко на ваш счет! — Тут Джон показал, какой он коварный хитрец. — Давайте продолжим!
По физиономии Георгия разлилось мальчишеское удовлетворение победителя, и он с лихостью согласился:
— Конечно, продолжим!
Орест подскочил к Георгию и, заслонив его от Джона, резко сказал:
— Всё, философ! Хватит! Если ты своей башки не жалеешь, пощади головы наши!
Георгий виновато глянул на друзей и пролепетал:
— Хорошо, хорошо, я сейчас. Я заканчиваю. Только один вопрос президенту. Последний вопрос — и мы уйдем. Это очень важно поставить точку в споре…
— Этот вопрос может стать для тебя последней точкой в твоей жизни, пойми это! С тебя снесут голову и сдерут кожу! — попытался остановить друга поэт.
Но на это предупреждение философ только вызывающе заявил, показывая эзоповскую независимость духа:
— Во имя истины я готов отдать свою голову и кожу в придачу!
— Дурак ты! — в сердцах выругал Георгия Орест и махнул на упрямца рукой. — Нашел, где искать истину!
Георгий с обидой поглядел на композитора, а Джон злобно заметил:
— У нас здесь свободная дискуссия, и можно быть уверенным, что у вашего друга голова и кожа останутся в сохранности, если, конечно… — и замолк, не договорив, что там за «если».
— Слышали! — торжествующе выкрикнул Георгий, глядя на друзей, будто ему присудили приз за победу на Олимпийских играх.
— Как хочешь! — сердито бросил Орест и сказал поэту: — Пойдем, Юра, отсюда! — И они вдвоем направились к двери, но тяжеловесы молча преградили им путь. Орест покраснел от злости, а Юрий, вернувшись к креслу и с показной беспечностью развалившись в нем, произнес:
— Я остаюсь! Здесь так весело! Философ наш прав: диспут надо довести до логического конца! Ибо в конце должно свершиться самое смешное! Мне не приходилось видеть, как с упрямца сдирают кожу и отрубают ему голову. Представь себе, Орест, как это забавно, даже смешно выглядит: катится по полу отрубленная голова, упрямо лопочет языком нечто философское, а в это время манекены-мясники вывешивают сушить содранную кожу со спины хозяина дурной головы. Ха-ха… — Юрий через силу хихикнул. — Кругом — визг! Ручьи крови! Бульк-бульк! Шикарная картина! — /Георгия передернуло, а Джон заскрипел зубами/ — Садись, композитор, и наблюдай! Потом мы с тобой на этот философский сюжетик напишем кровавую ораторию или оперетку с веселым названием «Была ли у Жоры голова». Превосходная вещь получится!
Георгий замешкался и что-то рассеянно про себя бормотал. Видно, в нем шла отчаянная борьба.
— Эх и устал же я от всех этих комедий! — отчаянно выдохнул Орест и бухнулся в кресло рядом с Юрием.
В наступившей тишине раздался ехидный голос Джона:
— Если вы устали, можно сделать перерыв исключительно для вас. До утра посидите в Крысином подвале, есть у нас такой, отдохнете. Правда, там сыровато, но зато прохладно. А утром я вас выпущу. Как, согласны? — И он издевательски поглядел на Юрия и Ореста. Потом, обращаясь к Георгию, предложил: — На секундочку прервемся, пока их уведут, а то им скучно слушать нашу философскую дискуссию?
Юрий сразу же соскочил с кресла и возразил:
