Никита, чувствуя характерные позывы уже от одного взгляда на эту сладкую дрянь, глянул на немчика, мучительно изогнув домиком бровь.
– Пейте-пейте. И не думайте, мол, что немцу хорошо, то русскому смерть, или как там говорится. Во- первых, я не немец, несмотря на остзейское отчество. Из польских дворян. А во вторых процессы физиологии для всех народов арийской расы выглядят одинаково. Спросите у своего соратника Розенберга, он подтвердит. Кстати, если все-таки надумаете блевать, советую успеть добежать до клозета: тетушка Осипа ушла и убирать за вами будет некому…
Пришлось подчиниться.
Желудок, правда, немедленно взбунтовался, но Никита Ворчаков недаром слыл мужественным человеком: услуги клозета ему не понадобились.
Польский шляхтич, так похожий на остзейского немца, следил за этой тяжкой внутренней борьбой с восхищением истинного ценителя.
Сопереживал, так сказать.
Хотя и довольно холодно и отстраненно.
«Изабелла» прижилась, и полковник, с удовольствием выдохнув, потянулся за папиросами.
– А вот этого не советую, – строго проговорил Юрий Карлович, – не спеша разливая по крупным стопкам водку из невесть откуда взявшейся на столе запотевшей бутыли с этикеткой от знаменитого коньячного короля Шустова. – Сначала водочки под черемшу. Минимум две, а лучше три стопки. А вот потом – можно и закурить…
Глава 21
После второй рюмки полегчало.
А после третьей Никита Владимирович достал из пачки папиросу, вопросительно посмотрел на Юрия Карловича, дождался его снисходительного кивка и с наслаждением закурил.
Потом, уже по собственной инициативе налил еще полстопочки.
Выдохнул.
Подумал и налил еще, успокоительно кивнув в ответ на вопросительный взгляд Юрия Карловича: не беспокойтесь, меру знаю.
Тот только плечами пожал.
Полковник Имперской безопасности не знать меры не может по определению.
Никита затушил папиросу.
– Ну, ведите. Вам же наверняка Осип инструкции оставил на случай моего внезапного пробуждения.
Пропагандист хмыкнул, и в глазах его, обманчиво добрых за толстыми стеклами очков, заплясали злые веселые бесенята.
– Разумеется, оставил, – кивает. – И на случай «непробуждения» тоже. На этот случай они, кстати, звучат куда более красиво и обстоятельно: берешь ведро, наполняешь его максимально холодной водой, и обливаешь на х…
Ворчаков поежился.
Нда.
Забавно, ничего не скажешь.
Добрый у них город.
Хорошо еще, самому получилось проснуться.
А Юрий Карлович тем временем невозмутимо продолжал:
– А в случае «пробуждения» все довольно скучно. Сейчас мы с вами хлопнем еще по маленькой и пойдем в наш местный яхт-клуб, его года два назад открыли на Ланжероне. Точнее не пойдем, а поедем, машина ждет за воротами. Я провожу. Осип будет ждать вас там, в ресторане, приблизительно через полчаса, а езды туда минут пятнадцать. Это – если не спешить, разумеется…
Вечерняя Одесса – вообще удивительный город, совсем не похожий на себя же в дневном, так сказать, варианте.
Вообще ни на что не похожий.
И особенно летом, когда легкие запахи от цветущих вокруг диковинных южных растений плывут в вечернем воздухе и смешиваются с ароматами хорошо промаринованного жареного мяса и легкого молодого вина, а смешливые и раскованные девушки стараются максимально облегчить свое и без того небогатое, легкое, почти что невесомое одеяние.
Ну а полная и яркая южная луна на стремительно чернеющем небосклоне изо всех сил пытается соперничать с огнем электрических фонарей, в которые бьются невесомыми стайками мириады прекрасных в своей уродливой изящности, неведомых ночных насекомых.
В это время Одесса, состоящая из камня и смеха, прекрасна, как любая истинная южанка…
К греху своему, Никита впервые вот так, в открытом автомобиле, не спеша, гулял по родине своего Вождя, учителя и кумира.
Он и раньше частенько бывал в южных городах Империи, но в основном – в курортных местечках.
Чаще в Крыму.
Реже – на входящей в последнее время в моду Кавказской Ривьере.
Отпуск-то надо где-то проводить: отдых сотрудников, занимающихся вопросами безопасности, на зарубежных курортах Верховный, мягко говоря, – не поощрял.
А в Одессе раньше только в коротких командировках бывать доводилось.
Как правило, – на совещаниях или докладах Вождю, любившему отдохнуть от дел и забот на малой родине, где для этих целей была специально отстроена государственная дача.
Вот по этому маршруту: аэровокзал – госдача, Никита в Одессе и передвигался.
А вот чтобы так – неторопливо, заглядываясь на грозди цветов и гибкие силуэты девушек, равно очаровательных в смуглой южной дымке, – никогда.
Когда выяснилось, что они уже прибыли, Ворчаков даже сначала слегка расстроился, – катался бы так и катался.
Вечерний ресторан нового, еще не достроенного Одесского яхт-клуба, – был даже более очарователен, чем сама вечерняя Одесса.
А какой чудесный вид открывался из его распахнутых настежь окон!
С длинным искусственным волноломом и летящими корпусами пахнущих деревом, солью и парусами, спящих на фоне ровного как стол и уже почти ночного, теперь по-настоящему Черного моря, белоснежных яхт.
Тонкими легкими пальчиками вечерний черноморский бриз лениво перебирал светлые занавески.
Распорядитель проводил их мимо гремящей фокстротом музыки, мимо чрезмерно, по-малороссийски, пахнущих духами улыбающихся дам в тяжелых белоснежных вечерних платьях и мимо покуривающих трубки и папиросы мужчин в белых брюках, клетчатых «английских» пиджаках и «яхтенных» фуражках: с белыми тульями и черными околышами с золотыми скрещенными якорями.
Здесь весело и шумно, но нам, к сожалению, – не сюда.
Нам – вниз, к морю, к заранее заказанному легкому плетеному столику на отдельной сумрачной веранде, где пахнет солью и ветром, а вместо африканской музыки, обрывками синкопированных фраз доносящейся из большого зала, царит густая, плотная тишина южной ночи, нарушаемая только редкими всплесками набегающих на галечный берег пологих черноморских волн.
К вечеру посвежело, с моря тянуло бризом.
Осип вошел, меряя пространство веранды гигантскими шагами смертельно усталого человека, в сопровождении мелко семенящего прилизанного официанта, нагруженного подносом с двумя нечеловечески огромными графинами со светлым и темным пивом.
Не подпустив к кувшину услужливого полового, нацедил себе светлого, выпил залпом. Отер тонко очерченной ладонью пену с большого нервного рта и потянулся за папиросами.
За начальником уголовного розыска мрачно переставлял ноги одесский коллега Ворчакова из имперской безопасности.
Шор посматривал на него высокомерно, и, как показалось Никите, несколько тоскливо.
Поморщился.
