Так же по-бытийному смотрится и то хитроумное обстоятельство, что Бога поселили на Небе — в месте, совершенно недосягаемом для человека. Бог стал продолжением человека, его умений и возможностей. Бог стал началом всех начал, в том числе и самого человека.
Бог создал Адама и дал ему Еву. Ева родила Евочку и Адамчика. Те подросли и родили Евчат и Адамчат. И так пошло-поехало.
Вопрос — кто же родил Бога? — еще не возникал. А когда возник — стало опасным ставить его публично и публично обсуждать. К тому времени, когда человеческий котелок созрел для постановки этого вопроса, когда стал догадываться, что перед всяким, даже самым наипервейшим началом должно быть еще что-то, эту догадку назвали ересью, а котелок, в котором она зародилась, всенародно сожгли в назидание другим подобным котелкам и другим подобным догадкам. К тому времени идея Бога, идея Всемогущего Создателя и Чудотворца обросла широкой сетью институтов, изучателей, проповедников, хранителей и гонителей. Она пришлась по вкусу сначала властителям земли, потом хранителям нравов, потом просто честным гражданам, стремящимся обуздать граждан нечестных. Другими словами, идея Бога из чисто познавательной стала политической и нравственной, стала универсальным инструментом
Разумеется, перед народом.
При такой ситуации, по логике, кто-то должен был стать символом универсального зла. И им стал Дьявол.
Дьявол, по сути, тот же Бог, но — плохой. Он — Бог зла. Он вселяется в людей и творит зло. Но Бог добра всегда сильнее, потому что добро всегда побеждает зло. Хотя нет, вру. Так оно обычно только в благих народных фантазиях. Что касается богословских трактатов и священных книг, то все они этот вопросец обходят почему-то стороной.
В самом деле, ничего и никого сильнее Бога, вроде бы, не должно и не может быть, поскольку Он единственный создатель Всего. Если это так, то Он создал и Дьявола. Если Он создал и Дьявола, то нет отбоя от вопросов: зачем? почему? морально ли? не подлец ли? — и так далее без конца. Если же Дьявола создал не Он, если Дьявол создался помимо и, надо думать, вопреки Его воле, то какой же Он тогда Всесоздатель и Всевершитель? То есть, снова куча вопросов, настолько лобовых, настолько примитивных, что культурный человек бежит их, как саранчи.
Культурный человек не будет ни марать себя ими, ни подвергать себя из-за них опасности. Причем опасности не обязательно прямо-таки живота, но — что гораздо существеннее — своего культурного положения.
Ну и, наконец, чтобы завершить этот до банальности очевидный очерк нашего альянса с Богом и Дьяволом, остается добавить, что толкование Зла, точно так же, как и Добра, несмотря на наличие универсальной символики, всегда произвольно и всегда пристегивается к данной конкретной исторической и политической ситуации, к услугам властвующей особы, но опять же, как нетрудно догадаться, в исключительных интересах всего народа.
Теперь пуляйте в меня тухлыми яйцами. Забрасывайте гнилыми помидорами. Вешайте. Режьте. Сжигайте на кострах. Но таков эскиз. Таков, в общих словах, эскиз.
Его можно по-разному украшать, уплотнять, удлинять, затемнять и прояснять, по-разному оценивать и по-разному использовать, но он дан нам в ощущениях и смыслах всем строем нашего бытия, всей амплитудой наших общественных инстинктов, психобиологических механизмов приспособления и выживания. В отраженном преломлении культуры — на уровне творчества и общения — здесь срабатывают те же приемы лингвоакробатики, что и в условиях политических диктатур.
В современных развитых демократиях, свободных от политического диктата, парадоксально сохранены формы и весь инструментарий приспособлений к некоторой явной или скрытой лжи, по природе своей деспотической и явно сфокусированной в идее Бога. Современный культурный человек, научившийся объяснять физические свойства мира с точки зрения их имманентной естественной природы, — тем не менее, в отношении к Богу сохраняет статус-кво первобытного невежды. При этом современное сознание не может не тяготиться этим явным атавизмом и, стремясь к равновесию, вовлекает себя в безнадежно лицемерную свистопляску отталкиваний и приобщений, названную поиском смысла жизни и нравственного бытия. Поиском Бога.
Поиск Бога — явная метафора и, вместе с тем, лобовой вопль ума с врожденным плоскостопием. По мере развития наук плоскостопие ума становится все более и более неприличным, т. е. вопрос о существовании Бога — есть ли Бог на свете? — приобретает фигуру умолчания или квалифицируется в качестве некультурного, невежественного, а то и попросту оскорбительного, причем нередко даже в среде самого клерикального клана.
Так ложь загоняется в подкорковую ткань мысли, откуда она, подобно раковым метастазам, незаметно, но неуклонно заполняет собой весь организм культуры, всю систему ее религиозно- нравственных функций. И чем дальше в лес, тем больше дров. Несмотря на это, на всех перекрестках, включая и высокую трибуну религиозной проповеди, мы не устаем долдонить о том, что как прекрасно ни звучал бы нравственный императив, он не осуществим, если в его основании покоится ложь.
Современная культура восстает против частной лжи частного человека, но сама же, в целом, работает от генератора лжи вселенской всеохватности и силы.
Мишка ушел. Нинуля заплакала. Я сидел под открытым синим небом (на синее небо мне везет!) и искал причины своего ничтожества в глобальных измерениях рода и рока. Толпа тупа и лицемерна, мир в говне со всей его чванной и вконец изолгавшейся культурой.
Все насыщено… Все наполнено… Все пропитано всепокоряющим, всепокрывающим идиотизмом.
Идиотизмом и ложью.
Ложь, ложь и ложь. И искрометный идиотизм.
И Бог — самое очевидное и самое легкое тому подтверждение.
Мишка ушел от меня так же легко, как я когда-то — от своей матери. Мать кричала и звала вернуться, но я ушел и не вернулся, так же, как ушел и не вернулся Мишка, несмотря на все мои крики. Но неправда, что я повторил сейчас то, что когда-то мне самому было омерзительно и стыдно слышать. Неправда.
И тогда, и сейчас я защищался от лжи. Тогда — от лжи национальности, сейчас — от лжи Бога.
Национальность пришла от племени, а племя — от стада. Инстинкт стада, инстинкт зверя и инстинкт национальной особости — вещи, совершенно идентичные.
Моей мамочке задуматься об этом было недосуг, да и не под силу, а вот какому-нибудь мудреному кафедральному очкарику — не мешало бы.
Национальность пришла от стада и стадом воняет.
Тем же подкопытным дерьмом несет от всех ваших, господа, национальных гордынь и национальных святынь.
Чем выше пафос, тем острее вонь.
Начинаю с нуля. Меня еще нет. Я еще не родился. Я еще не знаю, что это такое: родиться.
Я там, в маминых потемках. Сгусток слизи и крови. Клок мяса. Вокруг мокрая едкая тьма. Выпадаю из нее.
Куда?
На землю, на волю, на свет. Туда же, куда и ты.
И слышу:
— Ты еврей.
— А ты?
— А я русский.
— Что это значит?
— То и значит. Я горжусь.
— А я?
— И ты гордись.
— Чем?
— Тем, что ты еврей.
