На слове «есть» он дернул нитку. Зуб вырвался и стал болтаться на нитке. А Улле даже не проснулся, а только пробормотал во сне:
— У меня живот болит…
Буссе попытался разбудить его, но не смог. Лассе сказал, что это даже хорошо. Пусть подумает, что зуб у него изо рта вырвало привидение. Лассе привязал нитку к лампе на потолке, и зуб знай себе болтался. Улле сразу увидит его, как проснется утром. Вот обрадуется-то!
На другое утро живот у Улле вовсе не болел. Он, как всегда, стоял у калитки и ждал нас. Он засмеялся, и во рту у него мы увидали между верхними зубами большую дырку.
— Это ты, Лассе, вырвал зуб? — спросил он.
И мы рассказали ему, что тоже были у него в комнате. А Улле засмеялся. Когда мы сказали ему, что он говорил во сне, Улле захохотал еще громче. Он так радовался, что даже подпрыгивал по дороге в школу. И поддавал ногой все камни на дороге. А потом сказал:
— Вообще-то, не так уж трудно вырвать зуб.
— Легко, если под наркозом, — ответил Лассе.
И мы решили рвать друг другу зубы по ночам. Ну, ясное дело, те, которые шатаются.
Когда мы пришли в школу, Улле первым делом подошел к фрёкен, разинул рот и сказал:
— Поглядите, фрёкен, а я вырвал зуб.
— По правде говоря, это я его вырвал, — пробормотал Лассе, сидя за партой. Но фрёкен его не услышала.
МЫ С АННОЙ САМИ НЕ ЗНАЕМ, ЧТО ДЕЛАЕМ
Мы с Анной нашли одно место за пивоварней, там, где растут первые голубые подснежники. И потом у нас еще есть другое место, где растет гусиный лук. А белых подснежников у нас на выгонах полно, все полянки ими усыпаны. Мы рвем гусиный лук, голубые и белые подснежники, если держать под носом букетик цветов и нюхать их, то, даже закрыв глаза, знаешь, что пришла весна.
У нас с Анной есть еще одно весеннее местечко — глубокая канава. У нас там есть два ящика из-под сахара, и мы сидим на них. Вокруг нас бурлит вода, а мы не мокнем. Ну, мокнем, но не очень. Вдоль канавы растет черемуха. Кусты черемухи густые-густые, и мы будто сидим в зеленой комнате. Мы забираемся туда довольно часто. Мне это место очень нравится, особенно когда черемуха цветет, солнце светит, а в канаве бурлит вода. А вот Бритта этого не понимает. Один раз, нынче весной, когда мы с Анной там сидели, Бритта сунула в кусты голову, увидела нас в канаве и спросила:
— А что вы тут делаете?
Мы с Анной поглядели друг на дружку и подумали: «Мы сами не знаем, что делаем».
Мы и вправду не знали. А Бритта пошла и сказала, мол, раз не знаешь сама, что делаешь, то и делать это ни к чему. Лучше заняться чем-нибудь другим. Но мы с Анной остались там, хотя и не знали, что делаем.
У нас в канаве растет первоцвет и золотой цветень[15]. Я придумала, будто я — принцесса Гулльпудра. Тогда Анна сказала, что она — принцесса Гулльвива.
— Добро пожаловать в мой зеленый дворец, — сказала я.
— Пожалуйте вы в мой зеленый дворец, — подхватила Анна.
Мы начали спорить, чей этот зеленый дворец. Но я придумала, что Гулльпудра и Гулльвива — сестры-близнецы и живут каждая в своем крыле дворца.
сказала Анна голосом, каким она говорит, когда мы с ней играем. И я тоже сказала:
и воткнула в волосы веточку черемухи. Тогда Анна тоже воткнула веточку себе в волосы.
— Ах вы, белые цветы, — сказала я. И думала, что Анна скажет то же самое. Но она сказала:
— Ах вы, мои белые-белые… кролики.
— Какие кролики? — спросила я.
— Мои заколдованные кролики, — ответила Анна.
Она сказала, что у нее в зеленом дворце есть золотая клетка, в которой живут два маленьких заколдованных кролика.
— Ха-ха! — подразнила она меня. — А у тебя таких нет.
Но тут я увидела маленькую лягушку, которая сидела на краю канавы, и сказала:
— Ах ты, моя волшебная лягушка!
И поймала лягушку. Ведь все знают, что почти все лягушки — заколдованные принцы. Ну, ясное дело, в сказках. И Анна это знала. Она позавидовала моей лягушке.
— Ой, дай мне ее немножко подержать, — попросила Анна.
— Держи своих белых кроликов, — ответила я. Но Анна стала клянчить, чтобы я дала ей хоть на минутку подержать лягушку. И я позволила.
— Подумать только, а вдруг это в самом деле заколдованный принц? — сказала Анна.
— Это черемуха тебе в голову ударила, — ответила я.
Но тут я призадумалась. Может, у меня тоже голова закружилась. Ведь нагретые солнцем цветы черемухи так сильно пахли. И я вдруг подумала: кто знает, может, это и в самом деле заколдованный принц? Ведь в то время, когда были заколдованные принцы, жили и обыкновенные лягушки, вовсе никак не принцы. И тогда, может быть, какого-нибудь заколдованного принца нарочно оставили, чтобы люди думали, будто он лягушка. И если ни одна принцесса не захотела поцеловать его, он так и остался лягушкой навсегда. Даже после того, как все сказки кончились. И его, бедняжку, забыли здесь, у нас, в Буллербю, в канаве. Я спросила Анну, верит ли она в это, и она поверила.
— А раз так, — сказала я, — нам остается только одно. Мы должны поцеловать его, чтобы расколдовать.
— Фу, тви вале![16] — воскликнула Анна.
Тогда я сказала, что если в прежние времена принцессы были так же трусливы и глупы, как она, то и сегодня в наших канавах, наверно, полным-полно заколдованных принцев.
— Но ведь мы не настоящие принцессы, — попробовала увильнуть Анна.
— Все равно нужно попытаться, — сказала я. — Если мы попробуем вдвоем, может, и получится.
— Давай ты первая, принцесса Гулльпудра, — предложила Анна и сунула мне «заколдованного принца».
Я держала его в руке, смотрела на него и не решалась поцеловать. Меня чуть-чуть тошнило. Но ничего поделать я уже не могла.
И вдруг я кое-что придумала:
— Анна, не забудь, что лягушка эта — моя, если это и в самом деле заколдованный принц.
— Что ты этим хочешь сказать? — спросила Анна.
— Ну, что ему достанется принцесса и полкоролевства.
Тут Анна рассердилась:
— Ну уж нет! Если я тоже помогу ему и поцелую, он такой же мой, как и твой. Выбирай сама.
