На Подоле, в Киеве
— Отдохни, как белый человек. Без закидонов и гусарства… — проинструктировал меня старпом, вручая отпускной.
— Штурман! До ЮБК я еще не добирался. На всякий случай, будь готов к моему РДО. С получением, не мешкая, высылай телеграфом означенную сумму… — озадачил и я, но штурмана.
— Ты же столько времени проторчал в прочном корпусе!!! Неужели не хватит отпускных? — вылупил он зенки.
— Гагры — не Ягры, а Хоста — не Роста. А меня ждет Ялта. Чуешь? Ялта особого обхождения требует… — пришлось наставлять дружбана.
Со всем бережением особиста рассовал по карманам документы и дензнаки, в портфель — пару сотен «долларов». Банковский мешочек металлических рублей. И очертя голову кинулся из родимой потаенной базы атомоходов. На автобус не попал, но на «Санта-Марию» затесался. Беседочным узлом скрутил своего хотимчика. В Мурманске мужественно подавил собственный вопль: «Зайди в 69-ю параллель!» Разошелся с кабаком на дистанции не менее двадцати кабельтовых и полным ходом такси — в аэропорт. Умеренно ублажал себя только предпосадочными-пересадочными стопарями коньяка. С телками, буфетчицами и стюардессами, общался как с замполитами — официально-вежливо и лишь по острой необходимости … в коньяке.
Через несколько часов был уже на Подоле, в Киеве. В родительском кругу. Батька у меня судостроитель, ударник труда на «Ленинской кузне». До войны работал там клепальщиком. Корпус монитора «Железняков» — его работа. На такой работе почти оглох. После войны освоил сварку, из-за которой почти ослеп. Но продолжает вкалывать. Мамка кашеварит в заводской столовой, там же. Чуете, какая у нас династия? Родители корабли строят, а мы на них морячим. Два моих послевоенных братца в моряки подались, а двое пацанами погибли во время войны. Я чудом уцелел, а их разнесло в клочья. Снарядом. Уже когда наши Киев освобождали. Лезли мы куда надо и не надо без страха. Вот и довыпендривались.
Батька — слепой, глухой, но еще крепкий мужик и кое-что кумекает в воинских званиях, хотя и не служил по своей глухоте, вдруг озаботился моей карьерой.
— Володя! Кажись, ты уже был старшим лейтенантом и карточку нам присылал. И вдруг снова лейтенант. Как так?…
— Не вдруг и не снова. А уже — лейтенант! У нас революционные преобразования на флоте. Чем выше звание и должность — тем меньше просветов и звезд на погонах. В мозгах тоже. Как во времена лейтенанта Шмидта. Слыхал о таком? — не моргнув глазом, ответствую батяне.
— А-а… — не совсем уверенно промычал отец, раскрыв было рот для новых уточняющих вопросов, но выручила меня мамка. Как всегда. От грозных вопросов отца и его карающей лапищи-десницы. Как врежет, бывало, по заднице, сидеть потом на ней неуютно. Как кипятком ошпаренная, зудит и чешется.
— Чего ты к нему пристал? Молодой, красивый. И уже лейтенант! Радуйся, а не приставай с дурацкими вопросами! — закрыла мамка своим телом тему моего карьерного роста.
А вечером того же дня уже сидел в поезде. Продолжал свой путь на ЮБК.
Кавказский джигит
Скорый поезд «Киев — Симферополь» всю ночь тащил в своем чреве блестящего флотского лейтенанта. В своем ресторане. Полка купейного вагона сиротливо пустовала, так и не дождавшись своего седока. Пился, лился из ушей, ноздрей и динамиков трансляции «Березовый сок». Пенилось искристое шампанское. Теплым ворсистым пледом обволакивал душу и тело выдержанный коньяк. Пели дрозды. Все пело и плясало! Каждый взмах моей шаловливой ручонки непременно завершался шлепком по упругой попке официантки. Как уж ее звали-величали, сейчас уж не припомню, но я называл ее Сарой. На это имя она тут же отзывалась лучезарной и многообещающей улыбкой. Чуть было не размяк от всего этого до одури. Мыслишка ненароком пришла:
— А на хрена мне нужна эта Ялта? Может забуриться куда с Сарой?
Вовремя одумался, как никак испытательный срок мотаю. Опять же Сара при исполнении. Несколько часов отстоя — и обратно, на Киев. Тут и поезд, громыхнув буферными сцепками, замер на перроне Симферополя. Ресторан выплюнул меня на перрон, как косточку. Над Симферополем клубились черные мохнатые тучи, угрожая проливным дождем. Грозой.
— Командир! Давай подвезу, куда скажешь… — тут же возник передо мной кавказец, лихой и наглой наружности.
— Давай, шеф! Веди меня к своей карете, — благосклонно вещаю кавказцу, опершись на его плечо.
Забрав из моих рук портфель, он шустро отбуксировал мое бренное тело к карете — старенькой клыкастой «Победе». Усадил меня на переднее сиденье и вежливо уточнил:
— Попутчиков будэм брать?
— Нет. Сзади поедет мой портфель. С долларами… — вякаю барственно, зашвыривая портфель на заднее сиденье.
После этих моих слов джигит так шустро оббежал свою карету и так плюхнулся на свое водительское место, будто лезгинку исполнил. И сел не в изнеможении, а в немедленной готовности к прыжку в круг танца или нечто подобное. Его поза за рулем мне показалась очень похожей на стойку мурманского коменданта, но не успел разглядеть и додумать. «Победа» рванула как конь от укуса шпор седока.
— Ялта. Санаторий «Стой, кто идет!». Военный. Понял. Жми, шеф. Не обижу… — велю извозчику, упреждая неуместный торг об оплате.
Извозчик поднажал. Клубились тучи, визжали тормоза. «Победа» лихо мчалась по серпантину дороги вверх, в горы. К перевалу.
На перевале, в сполохах молний и под канонаду грома, ворвались в стену ливня. Стало почти так же темно, как ночью. С небес водопадом хлестали потоки воды. Дворники плохо справлялись с потоками воды на лобовом стекле. Водила включил фары дальнего света. Миновали перевал. Дождь продолжал хлестать, не утихая. Потоки воды за бортом кареты, ночное заполнение моих цистерн главного балласта шнапсом заревели во мне крайней необходимостью опростаться.
— Стой, шеф! Мне надо продуть балласт! — воплю, когда уже иссяк терпеж. Кому охота вылезать из под крыши в такой ливень?
Кавказец ни хрена не понял, опешил, но остановился.
— Сил моих нет, как хочу поссать… — поясняю ему свои намерения, вылезая из машины. Мне бы, дураку, тут же рассупонить болт и направить струю в сторону от салона, а я как лань помчался к кустам на обочине. Постанывая и подвывая (только бы успеть не в штаны!) торопливо достаю приспособу для журчания в кусты и …
За спиной взревела всеми своими лошадиными силами «Победа» и молнией пронзила стену дождя. Исчезла!
Слушатели заржали почище «победовских» лошадиных сил, но не натужно, а весело.
— Вот вы ржете! А мне было не до смеха и даже не до крика. Елда не давала. Журчу и постанываю. Постанываю от удовольствия и журчу. Начал даже подвывать, а из меня все льется и льется. И с меня уже полилась дождевая вода ручьями. Еле сообразил, что из меня уже все вылилось. Привел елду в исходное состояние и только тогда подумал: А что делать теперь?! Не уссался, так теперь усраться можно от того, что все мое состояние-достояние умчалось вместе с кавказцем. Кричи — не кричи, свищи — не свищи, но он
