— Лучше, если бы Ваше Величество изволили для отдыха на время покинуть страну, чтобы дела в ней приняли нормальный оборот…
Твои глаза сверкнули под темными очками; ты обрадовался, как заключенный, внезапно услышавший весть о своем освобождении.
— Когда… И куда я могу поехать?
Посол небрежно взглядывает на часы и пальцем описывает небольшую фигурку в воздухе.
— Скорее всего, не раньше, чем через неделю, и не позже, чем через две недели. Правительство Соединенных Штатов готовит вам официальное приглашение.
Вертолет приземляется в аэропорту Мехрабад, и вы проходите в шахский павильон — чтобы встретиться с новым премьер-министром, который только что получил в меджлисе вотум доверия и должен приехать сюда. Твой мрачный, зловещего вида самолет с монаршей эмблемой уже ждет на взлетной полосе. Дует холодный, не знающий приличий ветер, который всем мешает. Похоже, воздух и земля объединились, чтобы превратить твои проводы в нечто постыдное. Словно твои противники нарочно подняли этот проклятый ветер: он сметает в сторону красную дорожку и грубо треплет шинели почетного караула.
В толпе провожающих не видно тех, кого в твоей свите можно считать самыми верными — так сказать, «преданными рабами». Присутствуют немногочисленные генералы, штатские сановники и немногие иностранные послы, и все стоят молчаливо и подавленно, словно провожают мертвеца.
Горькой улыбкой ты пытаешься защититься от всех, и фотокорреспонденты — как охотники, не помня себя, — принимаются за дело. Они с нетерпением ждут твоего отлета, чтобы потом гордиться, что запечатлели этот исторический миг. В суматохе общения с прессой ты говоришь одному журналисту, что уезжаешь ненадолго, чтобы отдохнуть. Но голос твой звучит так глухо, что никто не верит этим словам.
…Приехал новый премьер, и ты возвращаешься в павильон, где он сообщает тебе последние новости. По его жестам ясно, что он с нетерпением ждет, когда ты уедешь. Видишь иронию истории? Человек, который еще недавно был твоим противником, теперь назначен премьером и принял обязательство верности падишаху конституционного строя! Впрочем, он согласился на премьерство лишь при условии твоего отъезда из страны.
Ты не можешь не вспомнить предыдущих премьеров и ту пышность, с какой они прибывали к тебе и допускались к целованию монаршей руки. Были раззолоченные мундиры, перевязи через плечо, ордена и поклоны. А этот господин премьер и от целования твоей руки воздержался, и даже не склонил хоть немножко — приличия ради — свое длинное тело, о каком уж тут верноподданническом поклоне говорить!
Странное чувство охватывает тебя: ты всем своим существом ощущаешь, что время твое действительно кончилось и что в этой стране для тебя нет места. Твой век падишаха закончился — как ушли века дивов и колдунов.
Ты почти не веришь в будущие успехи нового премьера — разве что чудо произойдет. Слуга Невольный[51] — так окрестил его народ, и положение его действительно незавидно. Словно ты болен заразной болезнью, и каждого, кто соприкоснется с тобой, она валит с ног…
— Я вручаю нацию и армию Всевышнему — в первую очередь, а во вторую очередь — вам. Надеюсь, что вы сумеете успешно преодолеть трудности.
Ты сказал это премьеру, и теперь вы идете к самолету. Гремит музыка, ветер выделывает шутовские танцевальные па на красной дорожке. На летном поле — группа провожающих, которым ты в последний раз должен пожать руки. Американский посол то и дело поглядывает на часы. Вы доходите до офицеров гвардии. Военная форма, а какой жалостный у них вид…
Происходит то, чего ты боялся: ты вдруг всхлипываешь, и комок в горле, который ты с утра не мог проглотить, превращается в слезы, и они текут по твоим щекам. Лицо сморщилось и задрожало — а ведь до этого мига на твоем лице никогда не бывало такой гримасы. Никто не помнит, чтобы слезы смачивали твои каменные черты. Это странное происшествие не укрылось от объективов камер, и в первый и последний раз в многотысячелетней истории Ирана был запечатлен плач правителя. Твои слезы — как точки на последней строке долгой истории иранских шахов.
Шахиня сбита с толку твоими слезами, но тем более старается держать себя в руках, чтобы как можно быстрее закончить эту сцену. И очень хорошо, что хотя бы она сохранила самообладание, ведь совместный плач мужа и жены выглядел бы совсем некрасиво.
Поскольку ты никому не доверяешь — ни на земле, ни в воздухе, — ты сам садишься за штурвал. И, руля в сторону взлетной полосы, ты весь полон самыми разными идеями и чувствами. Вот двигатели завизжали, и самолет резко ускорил движение — освободил себя от притяжения земли и времени…
Вы пересекаете границу. Ты отдаешь штурвал пилоту и идешь в шахский салон. Там шахиня делает свои записи в ежедневнике. Ты садишься и по всегдашней привычке слушаешь по радио двухчасовые новости: тут и последняя твоя речь в аэропорту, и ликование народа — с танцами на улицах — по всей стране; ты вдруг понимаешь, что отныне твоя связь со страной будет односторонней и сведется практически к радиоволнам.
…Ты смотришь в иллюминатор и видишь Нил, который, как черная змея, извиваясь, ползет к Средиземному морю, чтобы напиться из него. Идешь в кабину пилотов и вновь берешь штурвал. Огромное удовольствие ты получишь сейчас от крутого снижения…
Ты мастерски сажаешь свой зловещего вида самолет в аэропорту Асуан. Для встречи с тобой прибыли президент Египта[52] с супругой и прочее высокое египетское начальство. И вот ты как старого друга обнимаешь пригласившего тебя хозяина — руководителя страны; и, как знать, не передастся ли ему через это объятие — как заразная болезнь — проклятие, тяготеющее над твоим родом?.. Вскоре он будет принимать тебя вторично — уже как шаха, окончательно изгнанного отовсюду, — и ты найдешь на берегах Нила последнее пристанище…
В честь Его Императорского Величества шахиншаха Арьямехра двадцать один пушечный залп разрывает грудь небес. Неужели это и правда последняя официальная церемония встречи, которая выпала на твой век?
— Ваше Величество, вы — у себя дома!
Это великодушие и гостеприимство вызывают слезы на твоих глазах: второй раз за сегодняшний день ты плачешь.
— Не волнуйтесь, у вас много друзей во всем мире.
— Эти самые друзья и заставили меня покинуть родину…
Ты вспоминаешь американского посла, который все время показывал тебе свои швейцарские часы и говорил: «Если задержитесь, вам же будет хуже!»
Президент Египта с удивлением переспрашивает:
— «Тем хуже сделаете себе самому»? Но что может быть хуже, чем…
Ты вытираешь слезы и садишься в автомобиль, чтобы проследовать в отведенную тебе резиденцию. И при виде портретов, изображающих тебя в молодости, которые развешаны на фонарных столбах, тебе на миг кажется, что ты снова в Тегеране, и ты в третий раз за день начинаешь плакать. Ведь вот и народ вдоль улиц выражает горячие чувства к тебе, а эти портреты оживляют для тебя твои молодые годы. Счастливые времена! Так хорошо к тебе народ относился: ты мог без охраны ходить по улицам. А сейчас?
Из Тегерана хороших новостей нет. Народ не только не ушел с улиц, но протесты все нарастают. И уже очевидно, что и новый миролюбивый премьер будет свергнут. Его главная ставка — вступить в переговоры с аятоллой — оказалась битой: старик не согласился на меньшее, чем полный демонтаж монархического строя. Ты должен готовиться к временам еще худшим, чем нынешние.
У тебя не хватило духу отклонить приглашение президента посетить Музей Древнего Египта, но, увидев мумии фараонов, ты почувствовал недомогание, и тебя чуть не стошнило. Сколь жалки эти засушенные тела! Вот эта мумия — словно твое собственное тело, только потерявшее три четверти веса и насквозь прогнившее; кожа натянулась на скелете, мышцы усохли, ногти синие, а волосы — янтарного
