Расстелив на столе карту мира, ты принимаешься за поиски. Поле обширное: вся карта. Порой палец останавливается на какой-то точке, и начинаются попытки наладить связь, переговоры… Но в результате реальной возможностью оказывается лишь Южная Африка. Эта страна согласна принять тебя, но с ней связано столько воспоминаний из времени изгнанничества твоего отца… Как он писал, раньше, чем главнокомандующий, его там встретили местные прожорливые комары…
«Ах, мой венценосный отец! Моя бедная мать, Тадж ол-Молук, страдает склерозом и уверена, что ее сын — все еще падишах. Впрочем, склероз стал для нее настоящей находкой, ведь она и себя может по- прежнему считать шахиней-матерью. Потому она разговаривает со служанками примерно так: ‘Если ты не будешь служить на совесть, я пожалуюсь сыну, и тебя схватят за косы и привяжут к лошади, и отвезут в пустыню, и бросят там’».
В крайней тоске и безнадежности ты смотришь на волны океана, как вдруг оживает телефон и дворецкий подает тебе трубку. Ты слышишь голос американского друга, который от возбуждения почти кричит:
— Ваше Величество, я вас поздравляю! Наконец-то я нашел подходящее место для вашего жительства!
Глава восемнадцатая
Шахиня заметила:
— Не знаю, кто так мудро устроил, что наши с тобой места жительства носят столь поэтические названия… Дворец Дженан Аль-Кабир[55], остров «Райский», а теперь вот «Вилла красных цветов»!
В ответ ты улыбаешься, ничего больше. По твоему мнению, в нынешних обстоятельствах поэтические названия звучат издевательски. Но нужно быть справедливым: это место гораздо лучше прежнего. Уютная вилла с парком, полным цветов и красивых деревьев, в столице Мексики. В этой стране, по крайней мере, никто не будет тебя подло обманывать в деньгах и брать налоги только за то, что ты еще жив.
Ты спокойно развалился на террасе и смотришь, как ветки деревьев в саду призывно покачиваются ради тебя, а цветы кокетливо подмигивают. Ах, если бы можно было в таком наслаждении провести весь остаток жизни! Здесь так спокойно и безопасно, разве что на этой вилле стены сырые и заплесневелые, да кое-где скорпионы пробегают с ядовитой торопливостью… Но это мелочи, а в целом тут — настоящий рай.
Приезжают дети, и жизнь становится совсем веселой. Ты подолгу сидишь с ними и болтаешь, шутишь, вспоминаешь старые времена.
— Помню, когда я ездил в Советский Союз, Хрущев мне косвенно угрожал, говоря о мощи своей страны, а я ему сказал: «Разница между нами в том, что у нас еще есть Всевышний на небесах…» Он ничего не ответил.
— Какой Всевышний? Что бы там ни говорили…
Ты хмуришься и останавливаешь сына. Даже в шутку ты не позволишь ему так отзываться о религии. Что бы о тебе ни думали, но ты всю жизнь был по-своему религиозен, потому теперь и поправляешь его:
— Шути обо всем, но только не о Боге. Видишь, что с нами произошло?
А ведь действительно никто не верит, что у тебя есть религиозные убеждения. Ярлык атеиста успешно наклеили на тебя враги. Нужно объясниться, и ты решил это сделать в твоей книге воспоминаний. Но обращаешься ты в ней не к живущим, а к будущим поколениям, для которых и формулируешь свои мысли.
Книга воспоминаний начала писаться легко, но потом застопорилась. Ты не хочешь в ней спорить с современниками, не желаешь спорить и с историей, ведь она уже дала тебе ответ. Нет, ты хочешь защитить свое имя, но не понимаешь, что нужно говорить о себе как о человеке и рассказывать, а не оправдываться. Писать же просто — без полемики, без доводов — ты не умеешь…
Дети уезжают, и жизнь становится прежней. А меж тем болезнь, как незваный гость, опять пожаловала к тебе. Ты, правда, ждал ее возвращения, но уж слишком внезапно начались боли, и опять ты — в пустыне безысходных страданий. В суматохе последних недель ты совсем забыл о том обещании, которое дал французу-врачу: что начнешь лечение. И вот — резкие боли в брюшной полости…
Ты не можешь есть. Пищу не проглотить, не проходит в желудок. Боль в животе такая, что жизнь стала невыносимой; тебя к тому же все время тошнит. Только ты возомнил, что вопрос о жизни и смерти перед тобой не стоит и что можно расслабиться, и вот уже болезнь — тут как тут. С каждым днем все хуже; зеркало показывает твое почерневшее лицо. Впрочем, мексиканские врачи — после обследований и анализов — тебя успокаивают: ты, дескать, заболел малярией, этим объясняются темный цвет лица и ухудшение самочувствия.
…Впрочем, вскоре оказывается, что диагноз мексиканцев был неправильным. Американские врачи обследовали тебя и не нашли малярии. Как бы то ни было, состояние твое день ото дня ухудшается. От слабости ты свалился в постель и едва можешь руку поднять, но и врачам не позавидуешь: мексиканцы, американцы и французы не могут договориться, что же все-таки с тобой и как тебя лечить. Поистине правдива поговорка о том, что больных богатых и знатных вылечить куда труднее, чем обычных пациентов.
В конце концов врачи пришли к компромиссному диагнозу: у тебя камни в желчном пузыре, и необходимо срочное хирургическое вмешательство. Диагноз удивительный, но ты не удивился. Ведь ты знаешь, что судьба действует мастерски, в противном случае как могло бы случиться, что при всей этой неразберихе какие-то камушки сумели с ювелирной точностью закупорить протоки твоего желчного пузыря?
Итак, нужна операция; но в какой больнице? В мексиканской? С помощью какого оборудования? Никто ничего не знает. А кто гарантирует, что вместо врача под маской и белым халатом не спрячется подосланный террорист?
Телефоны работают, чтобы изменить твою судьбу. И опять никто, кроме твоего влиятельного американского друга, не берет на себя окончательную ответственность.
— …Но ведь он действительно умирает!
Врачебные заключения посылаются в Вашингтон.
— Лечить его должны в Америке.
Президент США проводит экстренное совещание с помощниками, на котором ставит вопрос:
— Можем ли мы гарантировать, что в случае его перевозки в США наше посольство в Тегеране не подвергнется нападению?
