так-то много времени, чтобы связать между собой оба случая. Кстати! Приближающаяся суббота была той самой, про которую я наврала Рокки, сказав, что не смогу поехать с ним на свадьбу, — я держала в голове эту дату и все время напоминала себе, что надо хотя бы взять на этот день отгул и потом рассказать, как ездила в Филдовский музей, — можно будет как-то на этом сыграть. (На фоне теперешних событий, по мрачности напоминающих первый акт греческой трагедии, эта неожиданная удача показалась мне почти счастьем.) Когда Иэн будет готов, отправлю его обратно, а сама устрою себе каникулы до конца недели и сделаю вид, что так и было запланировано. Было бы здорово выкроить время, чтобы прийти в себя.
Если позвонить Рокки сейчас — прежде чем в библиотеку придет полиция и прежде чем у него появится повод мне не поверить, — ему может показаться, что он с самого начала знал про эти мои каникулы. А в том, что я не поделилась с ним подробностями, нет ничего удивительного: он в последнее время почти со мной не разговаривал. Когда я позвоню Лорейн и она попросит Рокки подтвердить мои слова, он с радостью меня выгородит. Он и без моего звонка инстинктивно принял бы мою сторону: мы оба всегда так делали, и не столько из чувства локтя, сколько из-за того, что слова любого человека, не пропитанного водкой, вызывали больше доверия, чем память Лорейн.
Я съехала на обочину и выключила двигатель.
— Ты можешь послушать, как я буду звонить, — сказала я, доставая телефон. — Если я сейчас же не свяжусь с библиотекой, они станут ломать голову над тем, куда я подевалась, и заявят о моем исчезновении в полицию. Полиция отследит местоположение машины, и наше с тобой путешествие будет окончено.
Бредовая идея, что полиция станет тратить силы на поиски 26-летней женщины, которая на четыре часа опоздала на работу, в то время как им надо заниматься спасением пропавшего ребенка, удивительным образом сработала — вместе с не менее бредовой идеей про электронное отслеживание машины, в которой не было даже
— Вам надо сказать, что вы сильно заболели, — посоветовал он. — Знаете хитрый способ, как изобразить больной голос?
— Мне не нужно никаких хитрых способов, — сказала я. — Мне нужно только, чтобы ты сидел как можно тише.
Я знала, что мобильный у Рокки выключен, в здании библиотеки он им не пользовался. Поэтому можно было просто оставить ему голосовое сообщение.
— Рокки! — воскликнула я на октаву выше, чем следовало. — Звоню узнать, как там Сара-Энн и Айрин, не спалили еще наш подвальчик? Только не говори, пожалуйста, что Лорейн забыла про эту мою поездку и в библиотеке творится полный бардак! Она уверяла, что все уладила с Сарой-Энн, но бог ее знает, что там она уладила.
Я перевела дух и приказала себе говорить помедленнее.
— В Чикаго страшный холод, я тут с самого утра. Но в остальном все в порядке. Желаю тебе хорошо повеселиться на свадьбе, если мы до этого не свяжемся! Еще раз прости, что не смогла с тобой поехать, честное слово, мне самой это было бы куда веселее! А, и еще: посмотри, пожалуйста, я не оставила вчера солнечные очки у вас там наверху на столе? Позвони, когда будет время!
Я нажала отбой и тут же отключила телефон. Мне совсем не хотелось отвечать на звонок Рокки, если он вздумает перезванивать, и я не была готова сочинять новое вранье.
— Это было круто! — воскликнул Иэн. — Про солнечные очки!
— Да уж, спасибо.
А здесь я хотела бы уточнить, что, несмотря на все видимые доказательства обратного, у меня все- таки есть совесть. Я представляла себе безутешных мистера и миссис Дрейк, которые беспрестанно молились и не могли ни есть, ни пить. Они рисовали себе страшные картины, думая, что их сын мертв, изнасилован или заблудился в лесу. Но я сама пребывала в состоянии шока и под властью адреналина и понимала, что, если позволю себе думать о Дрейках дольше двух секунд, тут же выеду на встречную полосу. В общем, я не то чтобы не думала о них — я просто не
Днем Иэн стал молчалив, и я была благодарна за спокойствие и тишину. Он немного поспал, а проснувшись, велел мне сворачивать влево.
— Дорога выглядит очень знакомо, — сказал он, когда мы проезжали мимо знака с информацией о расстоянии до ближайших городов и магазина «Видео-Палас». — Точно, мы правильно едем!
Я осталась на крайней правой полосе. Спешить нам было некуда. Я по-прежнему делала вид, что ищу способ развернуться и переехать обратно через реку. Но в то же время мысль о возвращении в Ганнибал с каждой милей казалась мне все более и более неудачной. Разве это не самая глупая ошибка, на которую способен преступник? Вернуться на место преступления? К тому же чем дальше мы ехали, тем ближе становился Чикаго, а там я все знаю, и еще там никому не придет в голову искать Иэна, и нам даже будет где остановиться. Мои родители были в Аргентине — проводили отпуск и навещали «родственницу», которая на самом деле никому из нас родственницей не приходилась, и вернуться должны были только в пятницу. К сегодняшней ночи мы туда не доберемся, но завтра, если до вечера меня не посадят в тюрьму, у нас будет прекрасный ночлег.
Иэн все спал и спал. Это был необыкновенно глубокий сон — так спят после приступа астмы или эпилептического припадка. Очень может быть, что прошлой ночью он так и не сомкнул глаз. А теперь наконец-то позволил себе расслабиться, и я не могла понять почему. С каждой милей я чувствовала себя все хуже и хуже. Вчера вечером его родители наверняка позвонили в полицию, и в полиции к их звонку отнеслись очень внимательно и тщательно расспросили обо всех подробностях, но самый высокий уровень тревоги еще не объявили. Десятилетние мальчики то и дело сбегают из дома, чтобы поселиться в лесу, и возвращаются, как только проголодаются. Но к этому времени они наверняка уже всерьез всполошились. Добрые жители Ганнибала, вероятно, устроили голосование — какого цвета должны быть ленточки, которые они привяжут к антеннам автомобилей и почтовым ящикам. Мне было любопытно, звонил ли мне Рокки, чтобы рассказать обо всем этом, но я так и не решалась включить телефон.
К десяти часам вечера я стала беспокоиться, как бы не уснуть за рулем. Мы выбрали наиболее удачный съезд с магистрали, и вскоре Иэн заприметил недорогой отель, который с виду производил не самое ужасающее впечатление. Я расплатилась наличными, которые добыла на заправочной станции, и мы сняли два номера на имя Чарли Бакета и Веруки Солт[52]. (Хоть мы и были ограничены в средствах, я сочла необходимым снять именно два отдельных номера, потому что мне страшно было представить, что подумали бы люди — судья, присяжные, родители Иэна, журналисты, если бы когда-нибудь открылось, что мы с ним провели ночь в одной комнате. В свое оправдание я могла бы только кричать: «Нет! Нет! Ведь он, кажется, голубой!») Когда мы поднимались по лестнице, я спросила:
— Ты ведь не оставил родителям записку?
Не знаю, почему мне раньше не пришло в голову спросить об этом.
— Оставил, — сказал он, и я застыла как вкопанная посреди лестницы.
Иэн нацепил рюкзак спереди и тащил его на груди, еле переставляя ноги.
— Я просто написал, чтобы они не волновались, и оставил указания относительно тунца.
— Относительно тунца? — переспросила я.
— Это моя морская свинка. Ее зовут Тунец, она из породы белых хохлатых. Я назвал ее в честь рыбы тунец.
— Ты можешь дословно повторить, как звучала твоя записка?
— Ну, примерно так: «Одна ложка еды каждый день, менять опилки раз в неделю, не забывать про свежую воду». Я оставил ее на клетке.
— Больше там ничего не было?
— Нет. Больше ничего.
Я стала подниматься дальше по лестнице, размышляя над тем, о чем еще, кроме записки, он мне не рассказал.
— А, стойте-ка! — воскликнул он. — Я вспомнил, что еще там было, в этой записке.
Я остановилась и уткнулась лбом в кирпичную стену — в ушах у меня громко заухала кровь.
— Что? — спросила я чуть слышно.
