— А, вы ведь, наверное, помните Дженну Гласс, из моей школы?
Дженна Гласс действительно когда-то училась в нашей школе и однажды стащила у меня с тарелки всю картошку фри, но это имя я выхватила наобум, просто чтобы это был кто-то, с кем мои родители точно не знакомы. Они оба отрицательно помотали головой.
— Это ее сын, Иэн.
Зачем я сказала, что его зовут Иэн? Почему не назвала любое другое имя?
ИЭН протянул отцу руку.
— Иэн Гласс, — представился он и тут же уточнил: — Иэн Бартоломью Гласс.
— Дженна в больнице, и я решила немного ей помочь. А сюда мы решили заехать, чтобы передохнуть.
— А что с ней произошло? — спросила моя тактичная мать.
Она сняла тяжелое твидовое пальто, и я почувствовала, как от него повеяло холодом.
— Мама пыталась покончить с собой, — произнес Иэн.
Он оказался неплохим вруном, очень спокойным и уверенным.
— Папа сбежал с одной девицей, и мама наглоталась таблеток. Но теперь она снова возьмет себя в руки.
Видимо, Иэн не только много читал, но еще и смотрел чертову прорву телепередач.
— Ах ты бедняжка! — воскликнула мама. — Вы оба должны остаться на ночь. У нас есть диван и надувной матрас.
Когда они убрали из-под ног сумки, мама дала нам кучу одеял и надула матрас с помощью фена.
— Где мы его положим? — спросила она.
— Конечно в библиотеке, — сказал Иэн. — Обожаю спать в библиотеках.
Я наблюдала через коридор, как мама стелет ему постель, укладывая подушки и расправляя простыни, а еще она достала откуда-то из шкафа одного из моих старых плюшевых медведей. Отец хлопнул меня, а заодно и Иэна по спине и спросил:
— Как насчет пивка?
Иэн выглядел до смерти перепуганным.
— Нет, спасибо, — ответил он. — Я в порядке.
Он взглянул на меня, чтобы удостовериться, что поступил правильно, и я еле удержалась, чтобы не рассмеяться. Этот ответ он наверняка выучил на школьном собрании, где им объясняли, как отвечать на навязчивые приглашения товарищей.
— Ты в порядке? — весело улыбаясь, переспросил отец. — Спасибо зарядке?
— Не обращай на него внимания, — подбодрила я Иэна.
Отец налил себе стакан пива, после чего уселся на диван и указал мальчику на стул.
— Садись-ка вот сюда, — сказал он. — Сейчас я покажу тебе такое, что ты глазам своим не поверишь.
Иэн сел на стул, вероятно вздохнув с облегчением, что разговор не дошел до той стадии, когда ему бы предложили выкурить косяк.
Отец откинул с лысеющей головы тонкую прядь волос, прикрывавшую плешь, и продемонстрировал Иэну свой лоб.
— Посмотри повнимательнее, так, чтобы свет хорошо падал, и скажи мне, что ты видишь.
Иэн нагнулся поближе.
— Вы что, упали? — спросил он.
Отец пришел в восторг.
— Нет! Я таким родился! Две шишки, по одной на каждой стороне!
Он потрогал сначала одну, потом другую, а после этого повернулся ко мне:
— А теперь ты покажи свои.
Я неохотно убрала со лба волосы — обычно я скрываю шишки под ними. Не то чтобы они прямо ужасно торчали, но примерно один раз из двадцати, когда я откидываю челку, кто-нибудь спрашивает, где это я так ударилась головой.
— Рога! — объявил отец. — Ты когда-нибудь слышал о таком французском композиторе — Дебюсси?
Иэн кивнул, как будто и в самом деле слышал.
— У Дебюсси тоже такое было — два рога на лбу. А это значит, что рога — признак гениальности. Ведь там освобождается дополнительное пространство для мозга!
Иэн захлопал в ладоши — так ему понравились наши рога.
— Просто отпад! — сказал он.
— Отпад! — повторил отец, не сдерживая смеха. — Люси, слыхала, у тебя, оказывается, отпадный отец!
18
Шоколадная фабрика, Ленинград
Тут отец, конечно, пустился в рассказ о великом роде Гулькиновых, и я, запрокинув голову на спинку кресла, прикрыла глаза. Какое это было облегчение — после трех дней дороги наконец передать кому-то другому обязанность поддерживать разговор с Иэном. Я пыталась привести мысли в порядок и расслабиться, но, конечно, это было невозможно.
В голове у меня беспрерывно прокручивалась немая кинопленка о мистере и миссис Дрейк. Сейчас у них в гостиной наверняка сидит священник. Может, это даже сам пастор Боб. Или трое усердных сотрудников сыскной полиции. Мне хотелось верить, что я беспокоюсь о родителях Иэна больше, чем о себе самой. Но если бы это было так, я бы развернула машину, доставила мальчика к их двери и покорно ждала последствий, которые неминуемо обрушились бы мне на голову. Рога у нас на головах не лгали. Мы с отцом были похожи: помахивали одинаковыми разветвленными хвостами и воровали все, что плохо лежит. Дьявол думает только о себе.
Но нет. Больше всего я тревожилась за Иэна. Иначе разве стала бы я ради него отказываться от всего, что было у меня в жизни?
— Так вот, — донесся до меня голос отца. — Я расскажу тебе о шоколадной фабрике.
Иэн выпрямился на стуле и кивнул — усталости как не бывало. Более интригующего начала для поклонника Роальда Даля и придумать было нельзя. Я слышала эту историю много раз, и с годами она видоизменялась, превращаясь из правдивого повествования о подростковом бунте сначала в рассказ в духе позднего Маркеса, а потом и вовсе в ключевое событие российской истории двадцатого века.
— Когда я был маленьким, — начал отец, — Россия называлась СССР. Ты об этом слыхал?
Иэн кивнул.
— Это была очень суровая, очень унылая страна. И у нас не было хорошего шоколада. А шоколад — главная любовь моей жизни.
— И вот результат: теперь у него диабет! — крикнула мама из библиотеки.
— Вместо шоколада у нас были такие светло-коричневые плитки со вкусом мела. Их можно было держать в руках хоть пять часов подряд, и они все равно не таяли. Но когда мне было семнадцать, моему дяде как-то позволили съездить в Швейцарию, и он тайком привез мне оттуда прекрасного настоящего шоколада. Он был совершенно черного цвета и пах лесом. Куда там вашим шоколадным батончикам! Ты ведь тоже любишь шоколад?
Вместо ответа Иэн быстро-быстро задышал, как щенок, почуявший угощение.
— Тогда ты понимаешь, о чем я. Я съел весь шоколад один, ни с кем не поделившись, но в красках рассказал о нем друзьям. Мне никто не поверил! Тогда я решил, что стану продавать всему городу настоящий шоколад. Но знаешь, в чем была проблема?
Иэн помотал головой.
— В СССР нельзя было открыть собственный бизнес! Это нужно было делать тайно. Тогда я
