обед, но ведь сразу после обеда мы отъедем отсюда на несколько миль, а до восьми утра полиции вряд ли удастся прочесать всю округу. У меня была заготовлена речь, которая годилась в любом случае, кто бы ни подошел к телефону: мистер Дрейк, миссис Дрейк или кто-то из полиции.
В машине я перебирала в голове разные варианты — например, думала, не сказать ли им, что Иэн находится в Кливлендском художественном музее, а потом оставить его у входа и рвануть вместе с Гленном в аэропорт и оттуда вылететь первым рейсом в Пуэрто-Рико или куда подальше — главное, чтобы Гленна впустили туда без паспорта. А ему я скажу, что стремлюсь к спонтанности и импровизирую. Ну а потом я либо сбегу в какие-нибудь еще более отдаленные края, либо буду сидеть тихонько и дожидаться ареста. Но, положа руку на сердце, все это было несерьезно. Я не была готова садиться в тюрьму, не была готова покинуть родину, и мне не хотелось, чтобы часть вины пала на Гленна. К тому же, если сейчас просто забросить Иэна обратно, никак его к этому не подготовив и не дав ему раздобыть волшебную силу, которая поможет преодолеть ближайшие восемь лет жизни, то чего ради я вообще во все это ввязалась? Конечно, все произошло случайно и неожиданно, но ведь должен быть в этом какой-нибудь смысл!
Поэтому я остановилась на двух тщательно продуманных предложениях, которые должны были утешить родителей Иэна и развеять их страхи. Я была готова даже к тому, что сам пастор Боб подойдет к телефону. Но вот к чему я совсем не была готова, так это к тому, что трубку снимет Иэн. После четырех гудков в телефоне раздался его голос, узнаваемый и аденоидно-гнусавый. «Алло? — сказал Иэн, и я едва не швырнула трубку, но все же удержала ее у уха. — Алло, вы позвонили Дрейкам! Оставьте, пожалуйста, сообщение Дрейкам». И тут я все-таки повесила трубку, но мягко и аккуратно, потому что рука у меня дрожала, от пальцев до плеча. Моему решению повесить трубку можно было найти логическое объяснение: достаточно того, что мне не хотелось, чтобы запись с моим голосом прокручивали туда и обратно, анализировали и передавали в выпусках новостей. Но на самом деле меня смутило даже не это, а то, что, оставляя сообщение самому Иэну (а именно такое у меня было ощущение), я совершила бы куда более серьезное предательство, чем планировала. Я хотела всего-навсего быстро и коротко сказать мистеру Дрейку: «Я видела вашего сына. Он в хороших руках и скоро будет дома». К более серьезному предательству я не была готова.
Возвращаясь к нашему столику, я вопреки здравому смыслу злилась на Дрейков за то, что их не оказалось дома. Они что же, ушли куда-нибудь обедать? Нет, наверное, где-нибудь на собрании, молятся. Всенощное бдение при свечах. И все-таки. А что, если это сам Иэн звонил им, а они упустили возможность с ним поговорить? А может быть, они сначала слушают, кто звонит, и только потом подходят к телефону? Их, наверное, всерьез утомили доброжелатели и люди, предлагающие принести им горячего супа. Но я была довольна, что у меня появился еще один повод на них сердиться (первым поводом была история с пастором Бобом). Я хваталась за любое оправдание, какое только могла найти.
Иэн сидел перед четвертью гамбургера, в которую он воткнул все свои четыре зубочистки с разноцветными бумажными наконечниками, и рассказывал Гленну об Идеальной Симфонии. Вид у Гленна был такой, как будто у него что-то болит.
— И особенно круто будет то, что для этого придется арендовать просто гигантское помещение — ну, или, там, стадион — и все это помещение заполнить сотней «биг-бенов», и они все станут играть одновременно. Но, конечно, управлять ими надо с помощью компьютера, правильно? Потому что ведь, если хотя бы один человек что-нибудь напутает, получится ерунда. Как вы думаете, это противозаконно — использовать мелодию «Биг-Бена»? На меня за это подадут в суд?
Вместо ответа Гленн жестом подозвал официантку и заказал себе мартини.
Я доблестно предприняла попытку сменить тему:
— Со мной в школе училась одна девушка, которая играла в оркестре и однажды уснула прямо посреди концерта. Она играла на флейте и вот прямо взяла и уснула — уронила голову на пюпитр.
Конечно, все дело было в том, что девушка наелась какой-то наркоты, но я считала, что этот факт делал историю менее интересной. Остаток обеда Иэн развлекался тем, что притворялся нарколептиком.
По пути к выходу он выгреб из вазы на прилавке две пригоршни красно-белых леденцов и набил ими карманы. И я подумала: интересно, сможем ли мы в экстренном случае продержаться на его леденцовых запасах.
Гленн пребывал в заблуждении, что мы забросим Иэна к бабушке в тот же вечер, но я объяснила, что мальчик переночует с нами в отеле, потому что бабушка будет готова принять его только на следующее утро. Я попросила у дежурного администратора три номера, и Гленн не стал меня останавливать. Если предположить, что сегодня мне удастся организовать нашу ссору, ему понадобится отдельная комната. Я отправилась к себе, чтобы почистить зубы и составить план нападения, но не успела я выплюнуть зубную пасту, как Гленн постучался в дверь.
— Что? — спросила я, впуская его.
Он прошел мимо меня и опустился на кровать, застеленную пледом персикового цвета.
— Люси, что, черт возьми, происходит? — спросил он.
Я развернула стул, стоявший у письменного стола, и села лицом к Гленну.
— Его мать очень больна, — сказала я. — О чем ты вообще?
Гленн мотнул головой, как будто хотел вытряхнуть воду из ушей.
— Я сидел там у себя и думал, и чем больше я думаю, тем более странной получается картина. Начать с того, что ты едешь в Чикаго и не берешь никаких вещей. А парень собирается жить у бабушки, хорошо, но у него с собой только один рюкзак.
— Он не собирается с ней жить, он пробудет всего неделю-другую.
— И даже не взял с собой учебников? И почему он не звонит маме?
Я встала.
— Это тебе что — детективная история? Все не так увлекательно, как ты думаешь! И я уверена, что он позвонит маме из своего номера.
— И вот еще что, — произнес он, как прокурор, загнавший в угол свидетеля. — За обедом ты сказала: «Со мной в школе училась одна девушка». Ты ведь, кажется, говорила, что его мать училась с тобой в одной школе? Тогда почему ты не сказала «в нашей школе»?
— Ты пытаешься произвести гражданский арест? — спросила я, усмехнувшись. — Что за ерунду ты мелешь?
Гленн откинулся на кровати так, словно она была его собственностью, и посмотрел в потолок.
— Скажи мне, это что — твой ребенок?
Я чуть не закричала на всю комнату, не столько от злости, сколько от облегчения.
— Ты думаешь, он мой сын? — спросила я, давясь от смеха.
— Было бы логично это предположить. Может, он живет с твоими родителями, ты заехала к ним, чтобы его забрать, и теперь везешь к отцу или куда там еще.
Теперь я уже не стала себя сдерживать и расхохоталась. От смеха я едва держалась на ногах и чуть было не плюхнулась на кровать, но, поскольку ложиться рядом с Гленном мне не хотелось, пришлось сесть обратно на стул.
— Значит, ты думаешь, — спросила я, вытирая слезы, — что мои шестидесятилетние родители растят моего сына, а я в это время живу в Ганнибале? Выбрала себе городок по вкусу — Ганнибал, да? То есть ты подумал, что я стала встречаться с тобой и решила скрыть, что у меня есть сын? И он теперь зовет меня мисс Гулл!
Он приподнялся, уперевшись в кровать локтями. У него было лицо маленького разозлившегося мальчика. Господи, да он меня ревновал!
— Тогда какого черта тут происходит? — воскликнул он.
— Гленн, это же не кино, не триллер какой-нибудь. Его мать очень больна, но на этом драматические события заканчиваются. Послушай, если ты так завелся, возможно, нам надо немного отдохнуть друг от друга. Давай завтра я заброшу его к бабушке сама. А ты тем временем сходи без нас в музей.
— Хорошо, — сказал он. — Пожалуй, так будет лучше всего. Ну то есть я бы доехал с вами до города, а потом мне бы лучше побыть одному — проветрить мозги.
Мне придется еще поломать голову, как отделаться от него завтра окончательно, но для начала уже неплохо. Гленн встал с кровати и вышел из комнаты, не пожелав мне спокойной ночи. Я не беспокоилась,
