Практически сразу я понял, что угроза сломать ноги была продиктована моей самоуверенностью. Мали со своим оружием ничем не уступал мне, первому Убийце! Если бы не соприкосновение с его сознанием, то я мог поклясться, что передо мной человек, прошедший Башню. Я действовал на предельной скорости, но всего, чего смог добиться – это избежать разящих ударов шеста, рук и ног противника, на то, чтобы ответить самому попросту не оставалось времени.
Оставалось надеяться на то, что Мали скоро устанет и рано или поздно допустит ошибку. Но он не показывал ни малейших признаков утомления и продолжал отчаянную атаку. Мое превосходство в быстроте движений сводилось на нет совершенной техникой боя и безупречным владением оружием. Да и скорость, которую показывал мастер-змея, превышала все, что видел я до сих пор.
Два не в меру ретивых разбойничка попытались вмешаться. Волосатый детина в короткой жилетке, какие вошли в моду среди провинциальных денди, довольно шустро орудовал двумя короткими клинками. Тратить на него времени я не стал – быстрый шаг навстречу, удар носком по коленке, а потом – сокрушительный прямой в лоб.
Второго, как ни странно, уложил Мали. Ловко и изящно, виртуозно-легким взмахом ихокиры боец попросту отбросил разбойника. Мимоходом, даже не удостоив взглядом, будто сказал 'не лезь!'
Это событие почему-то не успокоило меня и не прибавило симпатии к противнику, а наоборот, пробудило дремавший где-то в темных углах сознания гнев.
На этот раз он не нарастал волной, а пришел сразу, ошпарив все тело – от пяток до затылка. Я выгнулся дугой и зарычал. Мали моментально нанес сокрушительный удар по ребрам, который мне все-таки удалось смягчить движением корпуса, но при этом потерять равновесие и опуститься на колено.
Второго удара не последовало. Звуки вдруг зазвучали басовито и неторопливо, свет на мгновение мигнул, а краски потеряли яркость. Я перекатился по полу, уходя от удара, и почувствовал, что воздух стал густым и вязким, словно вода. Как тогда, в Лабиринте, у машины Древних. Ихокира в руках Мали двигалась медленно, словно он исполнял одно из тренировочных упражнений, принятых в школах Южного боя, известное как танец ленивого монаха. В первое мгновение мне показалось, что он намеренно придерживает оружие, но затем я заметил, как неестественно медленно двигаются в воздухе концы пояса и взметнувшиеся вверх волосы бойца.
Гнев ушел – осталось спокойствие и понимание. Я не знаю слов, какими можно лучше описать это состояние. Спокойствие и понимание.
Представляю, как все это выглядит для окружающих. Что-то вроде темного вихря, мечущегося по таверне. Я даже успел подумать, что угроза сломать ноги противнику оказывается вовсе не пустой.
Мои не слишком своевременные рассуждения было прерваны самым неожиданным образом: Мали как будто ожил – создалось полное впечатление, что лопнула и рассыпалась сковывающая его корка прозрачного льда. Кристальные льдинки истаивали в воздухе, не долетая до земли. Он не медлил – боевой шест едва снова не поразил меня.
Но нет, сейчас я каждой частичкой своего тела чувствовал движения противника. Шаг в сторону и немного вперед, захват за кисть – резкий рывок… Мали сумел собраться и устоять на ногах, но я все-таки достал его ударом ноги.
Любой другой на его месте уже был бы мертв – при скоростях, на которых происходил поединок, даже слабое касание обладало колоссальной поражающей силой. Боец-змея изогнулся самым невероятным уровнем и смог мягко принять удар. Правда, 'мягко' – весьма относительное понятие, я явственно услышал, как хрустнули ребра.
Мали отлетел к стене, но тут же поднялся. Лицо его оставалось непроницаемым, но было заметно, что движения давались с трудом. Ясное дело – попробуйте, попрыгайте со сломанными ребрами.
И тут произошло то, чего я никак не мог ожидать. Мали резко выбросил руки вперед. С кончиков пальцев слетел шар, внутри которого воздух переливался раскаленным маревом, какое бывает жарким летним днем над каменной мощеной дорогой. Шар на мгновение завис в воздухе, а затем метнулся ко мне.
Понятно, что ничего хорошего ждать от встречи с этой штукой не приходилось. Я инстинктивно выставил руки перед собой, и стремительно летящий шар столкнулся с возникшим вокруг меня полупрозрачным куполом, похожий на мыльный пузырь, который за монетку показывают детям ярмарочные искусники. Очень большой такой пузырь… Купол на мгновение вспыхнул радужными переливами и исчез.
Я отмахнулся от Мали, словно желая отогнать его, и вовсе не собираясь причинять какой-либо вред. Но проснувшаяся во мне сила не следовала моим пожеланиям – Большой Учитель школы Змеи Мали аш Баххара беспомощно взмахнул руками, на лице отразилось страдание, тело приподнялось в воздух и отвратительным чавкающим звуком скрутилось, как скручивается белье при отжиме после стирки. Затем груда разорванных мышц и обломков костей, всего несколько секунд назад бывшая великим воином, бессильно упала на землю.
Возвращение к обычному восприятию на этот раз произошло почти незаметно. Причина этого – тишина, царящая в таверне. Разбойники молча стояли, неотрывно глядя на то, что осталась от Мали. Мне стоило поднять глаза, как толпа дрогнула и отступила на несколько шагов. Зазвенел упавший нож, и, словно услышав сигнал, разбойники бросились к выходу, крича и отталкивая друг друга.
А я бросился к столу – туда, где последний раз видел Мотта. Оправдались самые худшие ожидания: Ночной Хозяин раскинув руки лежал на спине и смотрел безжизненным взглядом в потолок таверны. Мне не надо было дотрагиваться, чтобы понять причину смерти. Укол в сердце длинной и тонкой иглой – любимым оружием Шашуновских подручных. Я тяжело опустился на стул. Глупая ирония – двадцать лет назад именно я забрал жизни самых близких людей Малыша Мотта, а теперь стал невольной причиной его гибели. И что, теперь тоже предаваться рассуждениям о том, что он исполнил свое предназначение, как и Мали?
Я поймал себя на мысли, что, наверное, впервые в жизни в смертельном поединке старался сохранять жизни противников. Да, Шашун должен был умереть, но остальные… возможно, они такие же мерзавцы, как и их главарь, но я не судья, и действовал исключительно по необходимости. Большинство из валяющихся на полу разбойников были живы. Но это происходило до того, как пришел гнев, придавший мне новые силы. То, что случилось после, можно описать поговоркой, ходящей среди маронских селян: 'лютый как лють лесная'. Точнее состояние не определить. Переходу в состояние всемогущества, всевидения и холодного спокойствия предшествует истинно лютая злоба, ярость и готовность без сожаления разорвать голыми руками любого встречного.
И тут меня, наконец, достал приступ дикой усталости после невероятного сражения. И снова дикий голод скрутил спазмой желудок, и я набросился на оставшуюся на столе еду. Не могу вспомнить, когда получал такое наслаждение. Мне было все равно, что это – жареная баранья нога или засахаренные ягоды, я поглощал без разбора, жадно запивая пивом – никаких других напитков разбойники не признавали.
Сложно сказать, сколько длилась эта безумная трапеза. Насыщение пришло вместе со сладкой истомой, теплой волной растекшейся по телу. Не было сил двинуть рукой, ноги стали ватными, а глаза слипались, словно намазанные густым медом. Последний образ, промелькнувший перед внутренним взором, прежде чем я провалился в забытье – это печальное лицо мамы.
Липкое и мерзкое. Согласитесь – неприятная мысль при пробуждении. Я поднял руку к лицу и уловил неприятный запах свернувшейся крови. Несколько секунд вообще был не в состоянии понять, где нахожусь. И это – удивительно, е могу припомнить, чтобы подобное случалось со мной прежде.
Я с трудом приподнялся на локоть. Звезды заглядывали в распахнутое настежь окно таверны, и легкий ветерок скользил по дощатому полу. По всей видимости, уснув, я свалился под стол. Не хотелось думать о том, что во время сна я был совершенно беззащитен. Оказывается, открывшиеся способности имеют довольно неприятную обратную сторону.
Не собираясь долго задерживаться в таверне, я остановился на выходе. Сегодня многое происходило впервые, не могу сказать, что стал излишне сентиментальным, скажем так: к моим понятиям о долге прибавились новые пункты. Помимо порожденного Башней долга Убийцы, неумолимо влекущего к жертве и неистового желания спасти семью, я ощутил искреннюю потребность совершать поступки, свойственные обычному, нормальному человеку. Конечно же, понятия 'обычный' и 'нормальный' представлялись мне в
