любого итальянского разговора, затевались дела, как правило, переносимые на завтра. Какая-то женщина устало тащила за собой, как на буксире, мальчишку. Какой-то тип, подстриженный в кружок, размахивал тростью, пытаясь проиллюстрировать свою мысль. Вот, трость перед ним — это одно, трость справа — другое, а слева — нечто совсем иное. Однако не все было так просто. Собеседник выражал несогласие. Из церкви вышел декан в сдвинутой на самый затылок шляпе и с прижатой к груди палкой. У кого-то было написано на лицах, что им хочется есть и что у них выделяется слюна. Через площадь в этот момент переходили, держась рядышком, мужчина и женщина, очень благоразумного вида, похожие на людей, которые только что случайно встретились и решили пройти вместе несколько шагов.
— … дней, — сказал мужчина.
— Три дня. Я смогу остаться на три дня.
Женщина была уже немолодой, полной, но очень приятного вида, какими бывают полные брюнетки, когда, благодаря тщательно нанесенной косметике, не только их щеки, веки, подбородок, но и, по аналогии, все их тело воспринимается как нечто сливочное, сахаристое, отчего они кажутся невероятно вкусными и съедобными, возбуждающими аппетит еще, может быть, в большей степени, чем желание. Впрочем, аппетит… это ведь тоже нечто возбуждающее. При таких, как у нее, бедрах она не без основания предпочитала носить юбку, а не брюки, но юбка была из бархата, а бархат на Капри имеет символическую ценность. Поскольку нигде больше юбок из бархата не носят, он указывает на то, что имеешь дело с местной жительницей, которая привыкла ее носить, а не с какой-то вульгарной туристкой, приехавшей на день-два. Светло-зеленый бархат. И голубая шерстяная кофточка.
— Он ничего не сказал, увидев, что ты уезжаешь?
Мужчина пожал плечами.
— Хотя он вообще никогда не осмелится что-либо сказать, — продолжила она.
Мужчина был выше ее. Лысый, с крупными завершенными чертами и широкими щеками. На нем был синий костюм с шелковым, тоже синим галстуком в красную полоску. В общем, обычный костюм для города, который явно не гармонировал с зеленым бархатом. Вероятно, это был муж, прибывший пароходом в половине двенадцатого.
Рядом с площадью, за колокольней есть еще другая площадь, откуда открывается вид на весь склон Большого Взморья и порт. Далее, за виноградниками виднелся большой белый пароход и несколько других, поменьше, а также мол. Из порта вышла моторная лодка. Слышен был прерывистый шум ее мотора.
— Море вроде было не очень спокойным, — отметила женщина.
— Так себе, — сказал мужчина, махнув своей крупной ладонью.
— Не тошнило?
— Нет.
— А вот Антонио всегда страдает от морской болезни, — удрученно проговорила женщина. — Не знаю уж, как это он все время умудряется…
Мужчина сердито перебил ее:
— Не говори мне постоянно об Антонио.
Затем более мягко добавил:
— Целую неделю он вертелся у меня перед глазами. И к тому же это не очень…
Перед ними стояли, выстроившись в ряд, полдюжины экипажей с лошадьми и столько же автомобилей.
— Мы могли бы съездить пообедать в Анакапри, — предложил мужчина. — Глупо сразу же идти в гостиницу.
Может быть, он произнес эти слова слишком громко? Или же на лице того, кто собирается поехать в Анакапри, вдруг появляется какой-то особый свет, какой-то отблеск? Значит, существует передача мыслей на расстоянии? Или все дело в каком-то таинственном явлении у животных?
Конюшни этих лошадей находятся в основном в Анакапри, и, возможно, благодаря своему замечательному инстинкту, они каждый раз догадываются, что речь идет именно об их деревне? Во всяком случае, в ряду экипажей возникло движение, и послышались приглашения.
— Поехали в Анакапри!
Это был пожилой мужчина с закрученными кверху усами, в зазывном голосе которого звучало как бы подтекстом: «А? Хорошая у меня идея? И подумать только: без меня вы бы никуда не собрались, и целый день был бы потерян…»
— Ну что, отправимся на прогулку?
Это прозвучал уже голос молодого кучера, энергично помахивающего хлыстом. — Малое Взморье?..
Лицо турка, черные свисающие усы.
— Пятьсот лир, — продолжал пожилой с закрученными усами.
А вот шоферы, те ничего не говорили. Сидя за рулем в красных свитерах или синих водолазках, они смотрели перед собой безразличным взглядом. Вот оно, общеизвестное безразличие людей, связанных с техникой.
— Лучше взять машину, — заметил лысый мужчина. — На автомобиле мы будем там через полчаса.
Он направился к одному из красных свитеров. Хор кучеров зазвучал громче.
— Сколько до Анакапри? — спросил лысый.
— Восемьсот, — назвал сумму шофер.
— Я еще ни разу не платил больше пятисот.
Шофер медленно повернул голову в сторону, как женщина, которой предлагают цену, которую даже не стоит обсуждать. Побуждаемая пожилым кучером, лошадь просунула свою задумчивую голову между мужчиной и женщиной. Та, вскрикнув, отступила назад, потом, успокоившись, дружелюбно посмотрела на лошадь. У них обеих, у женщины и у лошади, были одинаковые большие глаза, влажные и нежные.
— Ну так что? — спросил мужчина. — Пятьсот идет?
— Шестьсот, — снизил цену шофер.
— Ладно, поехали.
Женщина довольно улыбнулась.
— С Антонио… — начала было она.
Но не закончила свою фразу. Машина тронулась с места, задев выдвинувшийся слишком сильно вперед на лотке ящик с баклажанами. Торговец вскочил и, вытянув руки вперед, прокричал какие-то ругательства. Шофер уже не мог их слышать, но торговец, не в силах остановиться, продолжал кричать, обратив свой пыл на какого — то зеваку, который понимающе покачал головой. Кучера на своих сиденьях возбужденно переговаривались, беря друг друга в свидетели, что постоянно повторяется одно и то же: автомобили отбирают всех клиентов, а им остается только умирать с голоду. Пожилой кучер сердился.
— Воры! Все воры! — кричал он в адрес шоферов.
А те только посмеивались.
— Браво, Флавио! — выкрикнул один из них. И он обернулся к своим коллегам, явно очень довольный своей репликой.
— Я не знаю, — сказал официант.
И бросил растерянный взгляд на хозяина, который тут же подошел, огромный в своем белом переднике, с открытым ртом, задыхающийся от трех шагов, пройденных в чуть убыстренном темпе.
— Нет, мои дорогие дамы, — подтвердил он тут же. — Правда, нет.
У него был голос, вполне соответствующий его фигуре: медный, глубокий, звучащий, как гонг.
— Ничего больше нет. О! Я сожалею, я ведь говорил своей жене, чтобы она не забыла про вас, но вы же знаете… женщины… была большая спешка, я сожалею, неожиданные клиенты…
Ресторан и в самом деле был почти пустой. Люди сидели только за двумя столами на террасе.
— Больше ничего, клянусь вам…
Между тем было только половина второго. Половина второго для итальянского ресторана — это полдень для Парижа.
— Ладно, — согласилась леди Ноукс.
— Сожалею, — повторил хозяин.
