Он сдержанно засмеялся.
— Взгляни на свое лицо.
И добавил еще спокойнее:
— Кто тебе поверит?
Она смотрела, смотрела в зеркало, потом резко закрыла лицо руками. И закричала криком, похожим на крик раненого животного.
— Ну-ну, полно, — сказал Четрилли.
— Что? — спросил директор банка, положив телефонную трубку.
Не отвечая, пожилой кассир положил перед ним на стол бледно-зеленый чек и лист бумаги, на котором было напечатано несколько строчек. Директор наклонился. Служащий задумчиво смотрел на него. Он походил на окурок, этот служащий. От него и пахло окурком.
— Что? — переспросил директор. — Чек, на котором имелось воспрещение платежа? И мы оплатили?
Склонив голову и глядя поверх очков, служащий подтвердил. Да, оплатили.
— Ба! — воскликнул директор. — Такое случается. Нужно только сообщить всю информацию об этом в наше управление на Капри. Нас тут не в чем упрекать.
Служащий наклонился над столом. И в таком положении он постучал три раза сложенным средним пальцем — ток, ток, ток — по листу, в том месте, где стояла дата.
— Не хотите ли вы сказать, что извещение уже пришло, когда мы оплатили чек?
Служащий наклонил голову: да.
— Мы были предупреждены?
Знак головой: да.
— Но как же тогда так получилось, что мы оплатили? Не проверили?
Пожилой служащий неторопливо покачал перед ним своим указательным пальцем. Нет, не проверили.
— Но почему? Нужно всегда проверять чеки на воспрещение платежа. Я не устаю твердить об этом. Это просто неслыханно! Кто был тогда в кассе?
Директор протянул руку к телефону. Служащий удержал его, наклонился, перевернул чек. На обратной стороне, рядом с подписями, стояла большая круглая печать. Ток, ток, ток. Служащий снова постучал три раза по бумаге согнутым средним пальцем в том месте, где стояла печать. Все так же неторопливо: ток, ток, ток. Как в дверь. У директора от этого стука всякий раз возникало ощущение, что сейчас кто-то войдет. Войдет торопливым шагом. Директор наклонился.
— Посольство? — спросил он.
И поднял голову.
— Чек предъявило посольство?
Служащий подтвердил.
— Ну, тогда все понятно, — заметил директор. — Мы даже и не подумали о том, что нужно проверять чеки посольства.
У него на лице появилось что-то, похожее на полуулыбку.
— Посольство! — повторил он.
Его лицо выражало одновременно и восхищение, и возмущение.
— Ну и ну! — воскликнул он.
Один, под огромной перевернутой чашей неба, один человек.
Круглый купол неба, круглый и пустой, по крайней мере с виду. Ни облачка. Внизу — море. А между ними — пловец, как бы отталкиваемый весом неба в море. Пловец, который медленно ведет свою борозду, опустив голову в воду и иногда выкидывая на поверхность почти всю руку. Голова его погружена в воду, и только за ухом торчит что-то похожее на карандаш.
Для гребцов, сидящих в лодках и байдарках, для пассажиров теплоходов и даже для пловцов, если они еще не слишком привычные, море — это поверхность. Или масса, да, но только масса, начинающаяся в какой — то вполне определенной точке, ограниченная в пространстве и имеющая свой предел, свою оболочку, дальше которых идет нечто темное и неведомое. Но стоит пловцу надеть одну из тех масок, которые позволяют видеть под водой и не поднимать голову, как он сразу перестает чувствовать себя застрявшим на границе закрытой страны. Ему начинает казаться, что он находится в гораздо более протяженной стихии, включающей одновременно и воздух, и воду, в некоем мире, немного более светлом вверху, немного более темном внизу, но в принципе неделимом, сделанном из одного и того же материала, обладающего одинаковой плотностью, одинаковой насыщенностью, с безднами наверху и безднами внизу, с белыми парусами наверху и голубыми лучами внизу, с тишиной наверху и тишиной внизу, но только — и тут начинаются различия — тишина внизу более глубокая, более плотная, более непроницаемая, которую ничто не тревожит и ничто не может разорвать. Чайка в небе, даже если она не кричит, нарушает тишину. А рыбы делают тишину моря еще более плотной: как самые маленькие, оливкового цвета или цвета стручкового перца, плавающие плотными стайками, так и большие, которые плавают поодиночке, зеленые с фиолетовыми полосами или черные, которые внезапно срываются с места, резко махнув хвостом. А в глубине есть еще, будто уснувшие, большие круглые лысые камни или приземистые волосатые растения, как меховые манто, упавшие в прихожей с вешалки. А на склонах скал — черные, блестящие морские ежи или камни, желтые и красные. А дальше в глубине, там, куда не проникает взгляд, — только мягкая синяя масса, плотная синяя масса, которую пронизывают тысячи искрящихся игл.
Между тем пловец достиг берега, и на плоской скале, под водой, на мгновение появилась его тень, словно тень самолета над сжатым полем. Он коснулся ногой дна, встал, выпрямился, снял маску, провел рукой по ключице.
— Возьмите, — предложила Мафальда, увидев, что Андрасси еще не ушел. — Мне сегодня нужно домой пораньше. Вот моя маска. Возьмите байдарку и займитесь исследованием моря.
Байдарка лежала на гальке. Наверху — твердые обломки горных пород, застрявшие на пологом склоне, усеянном невысокими соснами и упирающемся дальше в стену из бежевых с розовыми прожилками, скал. Внизу — море в форме круглой просторной бухточки, закрытой с двух сторон шторами из скал, которые ниспадали подобно театральному занавесу. И Андрасси — совсем один посреди всего этого великолепия, прерывисто дышащий, задыхающийся от изумления и восхищения. Напротив — квадратная скала, около которой рыбаки выставили свои корзины с лангустами.
— Черт побери! — воскликнул Андрасси.
Это восклицание вырвалось у него от внезапного осознания величия всего, что его окружало. Он был один, совсем один, среди этих огромных декораций. Маленький-маленький. Затерявшийся. Он распластался на скале. И время снова исчезло. Часы, минуты, заботы — все, что гложет, откусывает, отгрызает (минуты, спрятавшиеся в корпусе часов и с помощью своих мелких зубок продвигающиеся вперед), все исчезло. Потом появилась лодка. Она выплыла из-за скал. Мужчина, похожий на знак ударения, греб, стоя. И две женщины. Андрасси следил за ними рассеянным взглядом. Лодка приближалась. Словно раненая птица, вскрикивали, задевая за борт, весла. Одна из женщин что-то сказала, другая засмеялась. Андрасси пожал плечами, надел маску и вошел в воду. Другой мир открывался перед ним, с высокомерной сдержанностью предлагая себя. Пейзаж тоже может быть стыдливым. На суше пейзажи порой немного напоминают шлюх. Подводные ландшафты предлагают себя не так откровенно. Весь отдавшийся созерцанию, Андрасси уже позабыл и про лодку, и про сидевших в ней женщин. Что такое женщина для мужчины, который плывет под сводом нового мира?
— Леди Амберсфорд? Такого просто не может быть! — воскликнул поверенный в делах.
— Что касается меня… — начал Ронни.
— Этого не может быть!
Поверенный в делах говорил категоричным тоном. Затем, смягчив голос, добавил:
— Вы можете себе представить лицо патрона, когда он вернется и узнает, что мы не нашли ничего лучшего во время его отпуска, как позволить арестовать леди Амберсфорд?..
— Ну, речь пока еще не идет об аресте, — заметил Ронни.
— Нужно сделать так, чтобы даже имя ее не произносилось. Я уже вижу итальянские газеты с
