Или кто-то распорядился выдать ему деньги или пришёл он в тот момент, когда сообщение ещё не было получено по факсу в этом окошке.
Наполнив до верха пакет бумажной 'капустой', которую он и считать у окошка не стал, помчался он дальше пытать своё счастье в другом сомнительном заведении.
О, это время баснословных накоплений и баснословных потерь в одно мгновенье! Россия, как необъезженный конь, избавившись от пятнадцати Республик, сорвалась в галоп, не разбирая дороги во главе с вечно пьяным кучером!
Народ зажмурил глаза в восторге от скорости, а дрессировщик-правительство с разинутым ртом мог только наблюдать эту гонку, не в силах приступить к своим обязанностям.
Проценты небывалого размаха превратили обывателя в кролика, которого бизнесмен в образе удава заглатывал без сопротивления, обогащаясь без опасности быть уличённым в криминале.
Все эти пириамиды, выдающие заманчивые проценты до определённого часа, помогали осуществиться мечте накопить и купить.
Увы, копили единицы, а теряли миллионы.
Деньги, накопленные в одночасье, заплыли в виде килограммов бумаги в Ломбард, а вынырнули в виде огромной партии китайского ширпотреба. Теперь следовало этим торговать, возвращая вместо миллиона десятки тысяч.
Что делать, творческая душа Николая Фёдоровича, привыкшего в бригаде столяров к необходимости таскать тяжёлое отчество, не могла так просто успокоиться. На половину зарплаты копились красивенькие акции самых коварных ООО. Тем более, что зарплата у Николая Фёдоровича была, как у всех столяров в бригаде, а потому не маленькой. Эти акции остались памятью о небывалой глупости не только Николая Фёдоровича, но и всего Российского народа.
Николая Фёдоровича пригрел-таки один из Банков, позволив ему распоряжаться прилегающей частью улицы. Работа не пыльная зимой и не снежная летом оплачивалась первые годы скудно. Но в бригаде столяров Николай Фёдорович почувствовал, что скорость его не та, поэтому во-время дал задний ход.
Мести, конечно, улицу с высшим образованием было легче, чем орать в школе на дурно воспитанных учеников.
Работа в бригаде вспоминалась, как дурной сон. Работа на прилегающей к Банку части улицы напряжения мозгов не требовала, поэтому мозг постепенно очищался от дурных знаний, полученных во время работы у пилорамы, рейсмуса и прочих сложных инструментов в виде ножовки, рубанка и дрели.
Когда Николай Фёдорович, как мустанг прерий, взбунтовался, написав заявление на расчёт, бригадир подитожил:
-Смотри, папик, не продешеви!
Николай Фёдорович случайно узнал, что означает это милое 'папик', хотел от этого прозвища избавиться немедленно. Бригадир даже не догадался, что назови он его совсем другим словом, Николай Фёдорович и не стал бы брыкаться.
В Банке скоро устыдились, что уважаемый Николай Фёдорович умеет так много и не скрывает этого, так что зарплата стала разбухать не по дням, а по часам.
глава 56
-Ну, поздравляю! - мрачным взглядом смерил лейтенант КГБ вошедшего в кабинет Фёдора. - Обрадовать пока тебя нечем. Любина Фёдора Игнатьевича куда подевал? Может хоть это помнишь?
Фёдор, ошарашенный таким приёмом, растерялся. Никакой подготовки у него к допросу не было, мысли тяжело перекатывались из одного полушария в другое. Молчание зэка взбодрило лейтенакнта, настроило на оглушающие действия.
-Говори, гад, как убил сержанта Любина?
Наверно, так и надо было рявкнуть у уха Фёдора, чтобы он вдруг явственно увидел перед собой это непреодолимое болото, тяжко тянувшее его плечо вниз ещё живым телом сержанта!
Пальцы не раненой руки сами собой сжались в кулак до белизны в суставах.
-Ты что? А ну назад! Стрелять буду! - затараторил лейтенант, увидев телодвижение зэка.
Но уже разжался конвульсивно сжавшийся кулак, обмякло усохшее тело Фёдора.
-Похоронили мы его, - устало пробормотал он.
-Ну вот, а говорил - не помню, - почти успокоился лейтенант. Ещё немного и вспомнишь, как у немцев служил против Советской власти! Кто пёр против нас, тот и выжил! За кормушку-то, небось, держался не только с помошью дратвы? Сколько ещё там напакостил?
Но Фёдор уже почувствовал новый наплыв горячего в лобную часть. Жаром обдало затылок, отчего обхватил он ладонями голову, напугав и этим движением снова лейтенанта.
-Руки за спину! - рявкнул он, не шутя выхватывая пистолет и наведя его в грудь зэка.
-Лубин Фёдор Иванович, вот ты кто! - процедил лейтенант сквозь зубы, выискивая впечатление, произведённое его словами на Фёдора. Но того терзала головная боль, не давая сосредоточиться.
В глаза его эта боль втыкалась тысячей микроиголок. Он уже не видел лейтенанта, а только расплывчатое пятно, которое вырастало до исполинских размеров, окружало и мучило своим утробным рявканьем.
Через какое-то время, когда зрение восстановилось, лейтенант вызвал конвоира, махнул рукой:
-Уведи этого гада!
Конвоир привычно скомандовал, и Фёдор поплёлся из кабинета, заложив руки за спину, пошатываясь.
1956 год уже не был похож на 1945, но подозрение как было, так и осталось, кроме скорого суда по приговору троек. Присвоение чужой фамилии, имени и отчества выглядело настолько опасно для дальнейшей судьбы Фёдора, что ни ожидаемой амнистии ему не светило, ни сокращения срока отсидки.
Скорее всего, могли набросить ещё солидный довесок. Теперь он полностью подходил под графу - предатель Родины, скрывающийся от заслуженной кары под чужой фамилией. Концлагерь немецкий его ничуть не обелял, из которого он был освобождён не Советской Армией, а американской.
Как ни странно, первыми получили амнистию бытовики - просто воры, растратчики и дезертиры. Потом очередь настала переживших плен гражданских лиц. Чуть позже стали покидать колючую проволоку пережившие плен военные. А Фёдор продолжал сучить дратву, точить нож и втыкать шило в неподатливую кирзу.
Единственным радостным событием для него явилось освобождение Нади, которая не захотела его покинуть и всячески пыталась добиться его освобождения. Для этого она не покинула зону и, числясь вольнонаёмной, продолжала работать в столовой в женском лагере.
Советская власть, настроив этих бараков в лесной зоне, не спешила опустошить ряды осуждённых, пока росли ещё в этом краю ряды хвойных деревьев.
Новые партии зэков занимали нары амнистированных. В послевоенные голодные годы воров не убывало. Было неважно, что крали бутылку водки с прилавка или три колоска в поле. Важно, что попадали на нары, потому что должен был валиться лес, превращаясь в строительный материал.
За опоздание на работу уже не сажали. Рассказанный анекдот пятьдесят восьмой статьёй уже не грозил. Но рассказывать анекдоты ещё долго боялись. 'Сексоты' или, по-народному - 'стукачи' остались. Н.С.Хрущёв, правда, решился объявить о культе И.В.Сталина, но страна не была готова к самобичеванию. Расстрелы-то производили тысячи, да и пытки были в моде. И палачи, и истерзанные жизненными обстоятельствами продолжали жить по-соседству.
Коммунистическую Партию слегка прилизали, приукрасили борзописцы с помощью героев войны, на том культ личности и захлебнулся, начав раскручивать новый культ Никиты Сергеевича.
Только уже счастья не получалось.
Настал час освобожденния и Фёдора. Казалось, можно было поехать на родину, вернуться к прежней
