принимается меня тащить вниз, ударяя о камни и переворачивая. Где и как мне удается выбраться на берег мне самой не понятно. Поняв, что больше не надо бороться за каждый глоток воздуха лежу и наслаждаюсь тем, что дышу. Вниз меня унесло достаточно далеко, к тому же на противоположный берег. Надышавшись, пытаюсь собраться с мыслями. С удивлением обнаруживаю в руке винтовку. Разбитые пальцы свело на стволе так, что мне не сразу удается их разогнуть, к тому же ремень петлей перекручен на предплечье. Как это так вышло не понятно, пока шла СВДшка была на плече. Рюкзак тоже никуда не делся, но это то и не удивительно, в конце концов, у него две лямки и еще застежка на поясе. Из потерь избитое о камни тело и двусторонняя дырка в плече. Значит, у них есть снайпер, к тому же с прибором ночного видения. А может, просто меня на фоне светящейся реки было хорошо видно. Становиться страшно. Боюсь встать, обнаружить себя. Наверное, так себя чувствует загнанный волк, бежать некуда, но и в плен попасть неохота. Отчаянье захлестывает с головой. Не дамся, бежать, бежать. Вскакиваю и, не разбирая дороги, несусь прочь от реки, в каждую секунду ожидая пули в спину. В какой-то момент бежать становиться легче. Что такое? Дорога. Под ногами дорога, ведущая на Озерный, путь, по которому пролегали маршруты из той прошлой жизни, до беды. И пока я соображаю хорошо это или плохо, тело само принимает решение. Спорить с ним у меня просто нет сил. Будь, что будет. Дорога памяти. Мне кажется, что вокруг не лунная ночь, а жаркий июньский полдень, я иду предпоследняя в цепочке, передо мной маячит спина Сани, где-то позади сопит ботаник Серж, который предпочитает писать мудреные программы и наблюдать звезды. Далеко вперед ушел Великанов. Справа высится громада пика Советов. Еще пол часа час и будет брод. Перед бродом все обязательно разуются, чтобы не намочить обувку, и только я переменю трекинги на сандалии, чтобы не наступать голыми ступнями на граненные скользкие камни, невидимые в бурном потоке. Иногда видения сменяются видами ночного неба. Приходится подниматься и снова идти, постепенно проваливаясь в яркий знойный полдень. Шум воды усиливается. Пока я грезила, добралась до того самого брода. Перед бродом сажусь и отдыхаю. В голову приходит светлая мысль о том, что плечо бы неплохо и перевязать, иначе можно расстаться с критической массой кровушки. Скинув рюкзак, роюсь в клапане, там у меня обретается разнообразная полезная мелочь и аптечка в том числе. Бинты, конечно, промокли, ну да как-нибудь переживем. Вот ведь идиотка. Еще бы вернее обозначить себя не могла? Перед бродом обрывки упаковки, окровавленная рубашка, скорее всего пятна крови, которые сейчас воспринимаются просто как темные места на камнях. А по спине уже бежит, щекоча муравьиное стадо. Решение приходит на манер озарения. Эврика. Прошло около двадцати минут, после того как я устроилась за чахлым кустиком на склоне, в какой то незначительной ямке, как на дороге появляется отряд охотников за мной. Узрев перед рекой белеющие как путеводные катафоты бумажки, поисковики ускоряются. Авангардная часть отряда с разбегу влетает на берег. Ну же. Есть! Кто-то из них задевает растяжку с моей последней лимонкой. Эфка подрывается знатно и охотничков разметывает радиально, как кегли. Нетронутой остается часть отряда, это те, кто не торопился. Темной волной они откатываются назад, громко и монотонно визжит на одной ноте недобиток. От основной массы отделяются две фигуры, не спеша продвигаются вперед, вот дошли до раненого. Подхватив продолжающего верещать товарища, так же медленно отходят назад. Минут через пять после эвакуации раздается сухой щелчок, и визг обрывается. Ага, ранения не совместимые с жизнью по современным понятиям. Пока поисковики решают, что делать дальше, замечаю, что начинает светать, едва заметно, но мне уже хватает, тем более они рядом, сквозь оптику вообще кажется, что рукой можно дотронуться. Вычленяю фигуру, к которой остальные подходят за указаниями. Пытаюсь унять дрожь в руках. Вдох, выдох, выбрать слабину, вдох, выдох, щелк - осечка. Дерьмо, передергиваю затвор. Так, спокойно, повторить операцию. В плечо бьет отдача, попала. Горцы начинают садить из автоматов по склону. Ха! Не угадали, очереди уходят значительно выше того места, где я нахожусь. А вот паника - это очень хорошо, просто замечательно. Преследователи, расстреляв по магазину по горе, спешно уходят, продолжая постреливать по сторонам, надеюсь восвояси. Проводив их взглядом через прицел, облегченно выдыхаю. Теперь можно расслабится, хоть на несколько минут. Дальнейшее в памяти откладывается смутными тенями. Выбившись из сил, бросаю рюкзак, в один из более-менее ясных периодов обнаруживаю, что где-то рассталась и с винтовкой. Мысли, ворочающиеся толстыми червями, сменяются жаркой пустотой безмыслия. Иду на каком то упрямстве, ноги, переставляемые как ходули временами подгибаются. Тогда я некоторое время лежу, отдыхая, после чего вновь и вновь поднимаюсь. Я дошла! Я все-таки дошла. Падаю на камни перевала. Сил нет совершенно. Теперь мне надо вниз, там меня ждут мои лошадки. Там зеленая трава и никто не стреляет. Небо начинает кружиться вокруг, желудок сжимает резкий спазм тошноты, только нечем. Ласковая темнота небытия заботливо заволакивает разум. Прихожу в себя в зыбком тумане на раскисшей от дождя тропинке, ведущей на Озерный. Рядом стоят родители и Великанов. Володя грустно улыбается. Из тумана выходит Тулеген и встает немного поодаль. - Мама, мне плохо, мама. - Мама, скажи, что это все сон, - шепчу еле слышно, - я проснусь и пойду в институт, я буду хорошо учиться, на одни пятерки, а потом я буду дома строить. Я буду строить замечательные дома, мама. Мама понимающе улыбается, ее фигура начинает растворяться и вот, только туманное облачко, которое уносит прочь. - Мама, не уходи, пожалуйста, - я уже не шепчу, я рыдаю во весь голос. - Не уходите, - вслед исчезающим фигурам. Снова прихожу в себя, на камнях перевала, плачущая во всю ивановскую. Перевернуться, опереться руками, теперь ногу, другую, встать. Начинаю спуск вниз. До поляны, где я оставила Фанту с Колой я добираюсь под вечер. На поляне никого нет, ни вблизи, ни на границе видимости. Нет ни свежих следов, ни свежих кучек навоза, ни вывернутых полукругов свежей земли, никаких знаков свидетельствующих о том, что где-то недалеко пасутся лошади. В прострации, бездумно сижу до темноты. А потом так же бездумно ложусь спать там, где и сидела. Будит меня Солнце, бьющее прямо в глаза. Вставать не хочется. По-прежнему слегка мутит и хочется пить, каждая частичка тела болит, в плечо мерно бьется боль, бок дергает. Доползти до ручья оказывается почти неподъемной задачей, а вода обжигающе вкусной, настолько, что я теряю сознание. Когда оно возвращается, я принимаюсь смеяться. Дура! Самонадеянная идиотка. Думала, что самая умная? Больно и стыдно, до того, что хочется сдохнуть. Зачем, спрашивается, я ползла как Маресьев до этой гребанной поляны. Надо было просто рвануть гранату, подпустив горцев поближе, там на броде. Одной никчемностью стало бы меньше. - Для чего жить? - А для чего я раньше жила? - А зачем оно вообще надо, жить? - А для чего живет та плесень, что обосновалась в обсерватории? Столько вопросов и ни одного ответа. - Боже! Почему ты допускаешь, чтобы оно все было так! Почему позволяешь этому дерьму жить и благоденствовать на крови других? Господи! Ну почему? Почему! - Почему умерли мои родители, а эти гады живы? - Почему я не умерла тогда, в квартире, вместе с мамой и папой? - Почему не умерла после, в обсерватории вместе с друзьями, с Володей? - Зачем я живу? Мне не для кого жить, мне не за что бороться, я превратилась в чудовище, не многим лучше той плесени. - Боже, тебя, наверное, нет, иначе Ты бы не допустил такого. - Прости меня, но я больше не могу и не хочу так жить. - Мама, прости, я так хочу к тебе. - Я так хочу покоя, мама. Вытягиваю из кобуры Токарев, в обойме должно еще оставаться четыре патрона, а может и три, я не помню, разворачиваю дулом к себе и решительно запихиваю ствол в рот. Ну вот, вроде бы все. От кислого металлического вкуса подкатывает тошнота. Давлю большим пальцем спусковую скобу. Щелчок - осечка. Принимаюсь судорожно щелкать неработающим агрегатом. Затем отбрасываю бесполезную железку. Я даже убить себя не могу. Разбирает истеричный смешок, вначале еле слышный, булькающий, затем истерически громкий с подвизгиванием. Тошнота становится нестерпимой и меня рвет водой с желчью. Темнота. Когда я вновь прихожу в себя, Солнце уже стоит низко над горной грядой. Чувствую я себя лучше, физически, но душа болит, как обожженная. Желание не быть острой занозой сидит в сердце. Поднимаюсь по отработанной программе: перевернуться, потом на четвереньки, нога, вторая, оттолкнуться руками, встать. Шатаясь, иду к тайнику, там должна быть сайга, АКМ я оставила под перевалом вместе с патронами. Чем я всегда отличалась так это упорством в достижении взбредших в голову целей. Откапывание тайника с перерывами на отдых растягивается надолго. Также, не спеша, выпрастываю саежку из полиэтилена. Глажу блестящий черный бок. Вытряхиваю на траву здоровые цилиндрики патронов из коробки. Снаряжаю обойму. Если бы я курила, и у меня были бы сигареты, можно было бы еще с удовольствием напоследок покурить. Но, видно, не судьба мне стать курильщиком. Неудобно то как. Держать ствол во рту и нажимать скобу рукой неудобно в принципе, руки у меня для этого коротки, но при большом желании возможно. Для пробы делаю выстрел в небо. По ущелью гулко раскатывается эхо. Теперь в исходную позицию, готово. Ну, вот и все. -- лифт, сыпуха - толстый слой гравия, который легко осыпается под ногами. Ударом, чуть не вышибив зубы, вырывает из рук сайгу. Передо мной стоит загоревший дочерна, невысокий сухонький старик, с короткой козлиной бородкой, одетый в
Вы читаете Бедная Лиза